Опосредованно - Алексей Сальников

Оставаться в гостиной, пока девочки шушукались у себя, оказалось почему-то неловко. Владимир, конечно, ходил туда-сюда, то вроде как в туалет, то за кофе, еще что-то там себе придумывал, чтобы перехватить обрывок разговора. То, что его беспокоило, он все же выдал Лене: «А может, правда, внимание к себе привлекает, просто сама еще этого не понимает, может, ей так проще, чтобы не спрашивали, когда мальчик появится, все такое?» «Так тяжело, что ли, принять?» – слегка удивилась Лена. «По-всякому пытаюсь посмотреть. Все равно же соперничество между ними есть как-никак. Она, может, и не осознаёт этого. Какой только фигни не бывает. Увидела, где, чего, решила так пострадать. Я принимаю, просто боюсь: а вдруг она сама себя обманывает, из-за того, что, ну, всяко ее задвигали всю жизнь. А она у нас очень упрямая, она всю жизнь так может прожить из-за своего упрямства. Сколько вот женщин, наоборот, живут с мужем, хотя на самом деле не должны, тоже вот из упрямства этого, чтобы казаться всем такой хозяюшкой, а сейчас в другую сторону мода пошла». «Мода, блин, – только и могла сказать Лена, чтобы Владимир озадаченно притих. – Этой моде уже сколько лет, как в “Неточке Незвановой” появилось это все, эти отжиги с княжной, несмотря на всеобщее осуждение, все эти их приключения и в детстве, и после долгой разлуки, и еще этот вывод, что страсть подобна игре на скрипке, так что даже и не знаю: насколько это мода, а насколько действительно скрипка».

Лена так привыкла хранить свою тайну, настолько естественно, казалось Лене, было с ней жить Владимиру, который всегда знал ее, хранящую свой секрет, поэтому не замечал, что с ней что-то не так, девочки, которые всю свою жизнь наблюдали перепады Лениного настроения от суетливой раздраженности до благостного спокойствия, в упор не видели очевидного… Так привыкла Лена, что ей казалось, будто и тайны-то никакой нет. Несколько раз в этот вечер, когда укоряла Аню, что, ну от своих-то как можно таить, слегка столбенела: «А сама-то». Поглядывая на Владимира, что устроился, поблескивая цветными пятнами в очках, смотреть телевизор, такой одновременно уверенный, что все знает, и от этого путающийся в этом знании, предполагающий то одно, то другое, Лена пыталась представить, что было бы, если б она ему открылась. Насколько проще все бы стало, право слово. Лена сама не понимала, что ее останавливает после всего, что было между ними, это бы уравновесило вину Владимира, которую он, кажется, испытывал до сих пор, она даже и усилилась, когда Лена примирилась с тем, что Никита существует, когда он первый раз уснул рядом, невидимый, но как бы обложенный по контуру тонкими неоновыми трубками желтого фонарного света, и если Лена говорила, допустим: «Господи, он с мороза заходит, и пахнет одновременно ребеночком и холодом, это как, знаешь, со своими не наигралась будто, но в это и невозможно наиграться», – она видела эту вину в его глазах. Но зато во время ссор чуть ли не (да не чуть ли, а на полную катушку) наслаждалась этой виной, когда могла сказать: «Десять с лишним лет! Вот это все, что у нас сейчас, все это могло быть десять с лишним лет!», а он не знал, что ответить.

«Прискребусь-ка я к Иринке, если она не занята», – с удовольствием сказала Лена, чтобы перебить желание сболтнуть на волне вечерних откровений еще и про себя. Дело было в том, что прошел уже эффект от очередного стишка, но ломка еще и не показала ушек своих, торчащих над сознанием Лены, – самый такой приятный отрезок времени, если не брать в расчет пик прихода после стишка.

Ира охотно откликнулась на благодушный рассказ Лены, что рада за Аню, это наверняка было непросто, ее-то родители до сих пор думают, что она придуривается, чтобы от мужика к мужику скакать и ничем себя не связывать. «Сами-то как?» – спросила Ира. «Могла бы все же и нам сообщить», – ответила Лена. «Если честно, то я и сама не лучше своих родителей, – призналась Ира. – Я в свою очередь тоже думала, что Аня фигней страдает. Это все же не так работает, что я прямо стремлюсь новых адептов в свой лагерь затащить. Я больше Верочке бы поверила, если бы она мне такое поведала, и то – пятьдесят на пятьдесят. Я ведь тоже человек советской формации, как ни крути, меня тоже такие вещи в тупик ставят, не так сильно, как если бы я была такой на всю голову религиозной, но все же. Если бы мне сын что-то такое сказал, я бы подумала, что он мне назло так делает, тем более причин масса».

«Блин, все время забываю, что у тебя сын, потому что у меня детьми передоз, а ты его особо не выкладываешь нигде», – заметила Лена.

«Михель же. Немецкий Михель, только без колпака. Там все сложно и с отцом его, и с ним, и фотографироваться он никогда не любил, так что на всех фотках какой-то весь сморщенный, и с родителями его отца всякие сцены происходили, с криками “такая-сякая”, только на немецком».

«А Олег?» – Лена не удержалась от этого вопроса, потому как любой вопрос про него и любой ответ Иры все равно на мгновение самой малой фотографической выдержки, а все же едва ли не переносил Лену то в один из детских вечеров, когда он тащил ее за руку, то в тот август, то в воображаемое продолжение августа, где Лене все равно было меньше, чем теперь.

«Ты же еще тогда спрашивала, когда узнала».

«Я уже забыла», – соврала Лена, хотя точно запомнила, что Олег считал ориентацию своей сестры естественной гуманитарной причудой, свойственной людям, которые видят что-то прекрасное в абстрактных пятнах, банках супа «Кэмпбелл» и тому подобном.

«Сейчас все сгладилось пережитым кризисом среднего возраста, – ответила Ира. – И, может быть, мужской менопаузой, не знаю. Пока ему доказывала один раз что-то, на “Пиксив” подсадила, так он ничего лучше не придумал, как найти там художника, который на раковинах моллюсков пейзажи с пальмами рисует, такие раньше пучками задешево на проспекте Ленина продавались, вместе с картинами, где парусники, и копиями с Айвазовского. Так вот, он этому художнику день за днем лайки ставит, а мне грубит, когда я над этим стебусь».

«Вот как раз об этом хотела спросить: как ей можно помочь, и можно ли, совет какой-нибудь дать, как Анюту не обидеть ненароком?»

«О, господи! Лена! – только и ответила Ирина и долго собиралась с мыслями. – Мы женщины же. Сама объяснишь, все так же и работает, как в любых отношениях. Что ты – не поймешь, хорошая у нее подружка или свинья какая? Чему тут удивляться-то? У нас еще во дворе две женщины пацана растили, он их обеих мамами называл, ничего, никто не развалился от этого. У нас даже проще, особенно если Россию брать. Это мужчина, если к тридцати одинокий – это прямо приговор, соседи начинают коситься: а вдруг с ним что не так? А что это вы один? Вот уж где, наверно, ад. Всё совершенно у взрослых людей одинаково, и ошибки эти – такие же. Один знакомый у меня тоже караулил свою возлюбленную, ночами под балконом с цветами стоял, всякие еще штуки выделывал, чтобы ей понравиться, – а бесполезно, потому что ее мужчины, как оказалось, не интересовали. Все относительно очень, и везде можно подорваться, на каждом шагу, это взрослая жизнь, тут, помимо таких ошибок, есть еще уйма способов облажаться. Так же можно и на алкоголика нарваться, и на того, кто кулаками будет махать».

«А радар?»

«Опять же, о господи, Лена, – сначала натыкав одного и того же сердитого смайлика, ответила Ирина. – Этот радар как появился в серии “Друзей”, так и не исчезает. Все люди совсем разные. Через ошибки ищешь того самого человека, и он тебя ищет, и вы встречаетесь, или не встречаетесь в итоге, а ищете друг друга всю жизнь – и облом, как у меня».