Опосредованно - Алексей Сальников

«В случае Ани, так думаю, – пришел от нее еще один ответ, – рано ей еще об этом переживать, честно говоря, о другом нужно заботиться, рисует пускай, чем больше, тем лучше, пусть свое либидо на рисование торсов и бошек тратит, на носу экзамены, никуда не нужно торопиться, все должно само выйти. Понятно, у нее перед глазами вертится эта парочка. Пускай мне напишет, может, помогу ей как-нибудь. Все же от меня убедительнее это будет звучать. Тут авторитет по ориентации, думаю, сработает. Или, будем надеяться, что сработает. А что ее кто-то кинул там – фигня на самом деле. Я вон по тебе вздыхала и еще по нескольким на всякий случай, но это мне что-то не помешало поступать, а тут вон даже до поцелуя дошло, пускай этим довольствуется. А если будет опять дурковать, приеду и уши ей надеру».

И вот все улеглось в доме, и только одна неопределенная мысль не давала Лене покоя, пока не оформилась в тот момент, когда они с Владимиром дремали уже.

«Слушай», – сказала Лена.

«М?» – спросил Владимир с некоторым недовольством, потому что решил, будто Лену внезапно озарило каким-то делом, которое потребует встать из постели.

«А как он тебе это рассказал? – спросила Лена. – Ну, не словом же “лесбиянка” он оперировал, да и даже вот сказала бы Аня ему: “Я – лесбиянка”, он бы даже не понял, тут же, может, и забыл и не вспомнил бы».

«О! – зашевелился Владимир. – Очень смешно было. То есть на тот момент смешно. Едем такие, везу его, он что-то там про детский сад, эту песню про медведя, который домой шел и на хвост лисы наступил, и тут сразу, без перехода, главное, там вот это “на сосне веселый дятел белке домик конопатил”, спрашивает, бывает ли так, что девочка женится на девочке, а я весь в прострации. Я ведь ждал, что он спросит про слово “конопатит”, уже готовился морально к рассказу о том, как мох собирают и сушат иногда, чтобы в щели между бревнами забивать, все такое практичное и познавательное. Когда уходил-то, такая готическая обстановочка в доме была, ну и отвечаю рассеянно, что какой только фигни не бывает, люди, вон, дома и миллионы своим кошкам в наследство оставляют, собаки становятся мэрами городов, а уж то, что девочка на девочке женится – такое вообще – сплошь и рядом. И тут он говорит, что Аня полюбила другую девочку, а оказалось, что ничего не получается, потому что та девочка ее не любит».

Он вздохнул: «И после всего, что вот тут происходило, когда из дому было страшно выйти от страха, что она сделает что-нибудь с собой, так отпустило, что просто не передать. Тебя ведь тоже?»

«Не то слово, – подтвердила Лена. – Особенно меня порадовало, что она куче людей разболтала, что с ней, это очень хорошо на самом деле».

Трем вещам удивлялась Лена, ворочаясь: как она не спалилась, как она боится одиночества и тому, каких невероятных усилий, оказалось, стоило не вырастить из дочерей подобие себя самой.

Вика и Саша как были красавицами, так и остались, Саша, разве что, довольно-таки сильно располнела, но ей это каким-то образом шло, да и остальные выглядели так хорошо, что Лена, почувствовав, что пообтрепалась в поездке, объятиях и поцелуях, сходила в туалет ресторанчика и торопливо поштукатурила там себя, чтобы не выглядеть облезлой не столько на встрече, сколько на фотографиях.

И Сергей был здесь, и первым делом упрекнул Лену в том, что она не принимает его вконтактовскую дружбу. Это был такой покровительственно-солидный упрек, потому что Сережа работал в правительстве города, и видно, что не без охоты, покрылся административной патиной, он же взял на себя роль неназванного руководителя вечеринки. «Лучше бы Олег, – пожалела Лена мысленно и тут же поправила себя: – Тот Олег», – хотя точно знала, что и с этим и с тем неловко молчала бы весь вечер.

На вопросы, чем Сергей занимается на работе, он отвечал уклончиво, загадочно, но с оттенком гордости: «Туризмом». И мысленное «бля» вырвалось у Лены, когда она увидела гитару в чехле, припертую к стенке рядом с их столиком: «Об этом я как-то не подумала». Лицо и руки у него были настолько смуглые, что казались автозагаром. Глядя на него, Лена ощущала незавершенность Сережиного образа – там, где на лацкане его пиджака должен был поблескивать значок «ЕДРа», было пусто. Он был подтянут и даже накачан, не в пример мужу, но чувствовалось, что, если бы дошло до махача, Вова, как автомобиль, переехал бы Сережу.

Коротко взгрустнули, что не все дожили до этой встречи и что кто-то не смог приехать, но все это было формальным преддверием, к тому, чтобы начать настоящее веселье с тостами и прогулками на уличные перекуры даже тех, кто не курил. «А что за сюрприз-то? Сергей? Так нафиг такие сюрпризы!» – спросила Лена у Вики, пока та делала страшные глаза на последних словах, потому что сам Сергей крутился рядом и притворялся, что ничего не слышит. «Нет, нет, увидишь!» – ответила Вика.

Так или иначе, все друг о друге уже знали, видели и мужей, и детей, и дачи, и фотографии из отпусков. Сережа, разве что, развлек ненадолго свежими селфи с местными и заезжими звездами (так она опять увидела дядиного родственника-телеведущего в кофте с ромбами). Подвыпив, группа распалась на несколько отдельных компашек, в одной из которых обсуждали вред вайфая и пользу здорового образа жизни, в другой говорили о школе, в третьей – об интрижках, в четвертой обсуждали семью. Но не постоянно каждая кучка говорила об одном и том же, сохранялось некое равновесие: как только одной наскучивал разговор о диетах и физкультуре, это начинали обсуждать другие, а те, что забросили разговор о здоровье, принимались болтать, например, о семье. «У меня в этом году фарфоровая свадьба, – встрял Сергей. – Двадцать лет – как один день». «Сережка, ну хватит, ну наслышаны о твоей любвеобильности все, или почти все, кроме твоей бедной жены», – сказал кто-то. «Это помогает поддерживать прочность брака, она прекрасно все знает и понимает, – уверенно возразил Сергей. – Мужчина по природе не моногамен. Все изменяют».

«Я своему тоже, вот на этих словах основываясь, плешь проедаю, – сказала одна из одногруппниц, – хотя он мне говорит, что после сорока уже, когда в командировку отправляешься, тебе уже не нужно ни пьянок, ни женщин, ничего уже не нужно, потому что дома, даже если ты человек не семейный, если никого у тебя нет, все равно от тебя всем что-то нужно, а если семейный, то это ведь постоянное: одному – одно, другому – другое, третьему – третье. Мне что-то надо, соседка скребется, потому что ей лампочку надо поменять, или газ она в духовке зажечь не может, хотя уже почти семьдесят лет на свете прожила, а потом возвращается, а я еще подкалываю этим, и это смешно, да, что я могу ревновать или делать вид, что ревную, и отвечает шуткой на шутку, а сам уже готов в окно выскочить, потому что у собаки внезапно понос, и все бегают с тряпкой за ней, или кот зацепился когтем и заорал, или дочерям что-нибудь нужно, какую-нибудь фигню, и все это происходит минуты за две, вот это все и даже еще что-нибудь может происходить, и это годами длится. Зато вот в момент, когда в гостинице вечером оказываешься, или уже в самолет сел, или в поезд, – ты ничей становишься. И вот это вываливание за скобки, господи, когда ничего тебе уже не нужно, кроме тишины, когда просто можешь пялиться в одну точку, это просто невероятное что-то».