Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - Александр Рыбин

Я не еврей. Прокалываюсь на пустяках.

А не повисеть ли мне на рее?

Папа, спаси меня от мамы!

Кто такой Шнеерсон?

Я фотограф и журналист.

«Надежда» уходит. Что там плавает, по терминологии морячков?

Севастополь. Город русских моряков!

Я пью до дна! И довольно часто…

К портрету капитана Синицына: неизменная выдержка и само обладание. За время похода не видел его растерянным или даже сомневающимся. Настоящий русский моряк.

Настя… Она появилась в начале романа, и что-то должно было произойти. Но она заболела. Зачем она, хрупкая, беззащитная, пошла в этот опасный, наполненный морской экстремальной спецификой и грубыми мужиками мир? Что она себе напридумывала, чтобы стать старпомом или даже капитаном? Как она всё это должна была преодолеть? Она была и на вид-то болезненным ребенком. Что-то с ней, наверное, могло произойти, но очень скверное. Очень скверное. И болезнь ее — как спасение, как знак свыше. Дальше пусть случится с ней что-то хорошее, но увы, уже не в в моем романе, а за страницами его. И мне почему-то кажется, она совершит матримониальную карьеру, банально нарожает детей, а море-окиян у нее останется таким же воспоминанием, как и у меня… Нострадамус новоявленный… ваш покорный слуга.

То ли десятое, то ли двенадцатое июля.

А может и не июля. Ночь.

Запутался, лень уточнять. Пускай будет почти как у Гоголя — десятодвенадцатое июля. Первые признаки моего тихого помешательства.

Наконец дошел до лирических отношений моих героев. Выискиваю какие-то фразы и думаю: может, я сам влюбился?.. Но этот вопрос только для страниц, которые я держу за семью печатями…

Вот некоторые фразы: «Лишь обласканные жгучим, холодным ветром звезды смотрели на них»; «Глаза полыхнули необыкновенным ярким светом»…

Старушкой-вдовушкой выглянув из-за занавесок туч, посмотрела на них желтая луна. Кто эти двое? Что они делают на этой планете, не замечая вокруг никого? Тоска охватывает тебя, ты потягиваешься, крутишь свое ухо так, что оно начинает полыхать. Ты ведешь себя, как примат при виде самки. И при этом единственное отличие — что не пытаешься совокупиться тут же. Хотя сознание вдруг начинает услужливо рисовать одну пикантную картинку за другой. Я обзываю себя сексуально озабоченным павианом, но ничего поделать не могу.

Я ищу встреч с ней, ее фото заполонили мой комп. Те недолгие встречи, которые проходят на виду у всех, заставляют меня всё больше размышлять о ней. Еще немного — и я начну писать стихи. Боже мой, что я для себя нагородил! Прототип моей героини — вот он, не подозревая ничего, гуляет по верхнему крюйс-марселю. Какая из них лучше: та, которую я вижу каждый день, или возникающая на страницах моей рукописи и уже тоже получившая право на существование? Никак не могу для себя решить, кого я люблю больше.

А из газеты требуют продолжения — всего пятьсот строк… Ах, как хочется просто расслабиться и не жить жизнью героев, тем паче всё более и более возникает раздвоение моей личности. Где же существует настоящая правда, о которой я повествую, — в моем дневнике или в романе, выходящем по главам в «Вечернем городе», — это большой вопрос уже и для меня. Татьяна Владимировна по электронке спрашивает: «Это у вас произошло, или ты это сочинил?» Кажется, этот вопрос она задает не в первый раз. Сплошное deja vu…

Итак, закручиваю сюжет по полной. Отрицательные персонажи у меня на корабле и в жизни, и в романе одни и те же. Одно радует: что первые не прочитают дневник, а вторым ежели что и померещится, ежели они что-то углядят, то получат ответ: «Описанные события носят вымышленный характер». Образы, созданные мной, — собирательные; любые совпадения обстоятельств и жизненных коллизий случайны, а совпадения имен, фамилий и учреждений, а также названий кораблей и дат могут лишь в полной мере отображать полет фантазии автора. То есть моей. Эту заготовку я сразу предусмотрительно отправил главному редактору. Я калач тертый, хоть и молодой…

Маша наивно спрашивала его:

— Почему одни и те же слова мужчины могут говорить разным женщинам? Я хочу, чтобы мой избранник сказал их только мне одной. И никому больше…

Девчонка! Наивная! Илья смотрел на нее и не мог поверить, что в принципе возможны подобные создания природы. Ну не может в нашем мире существовать женская иррациональность в двадцать лет. Когда она говорит «я хочу» — это понятно, это по-женски: хочу, и всё! А вот дальше — из романов девятнадцатого века. Если ей сознаться, что он уже применял кое-что из своего словесного багажа в деле охмурения разных особ, но придыхание и волнующий шепот были деланными… И попробовать объяснить, что тут совсем иное. Сердце и вправду билось раненою птицей, и слова, слетающие с его губ, были эмоциональны и искренны. Совсем не хотелось врать. Хотелось просто смотреть на нее. Как она что-то говорит. Как смотрит на небо, закинув голову, так что пшеничные волосы рассыпались по плечам. Наблюдать, как она, упираясь и закусив губу, стоит за штурвалом, на вахте, а волны не на шутку решили сбить ее с курса, яростно накатываясь на правый борт. Маша сердилась, когда Илья, слоняясь, якобы случайно, у рулевой рубки, успевал сделать пару снимков, как она уверенно по команде третьего помощника капитана совершала поворот пера руля, перекладку на соответствующий угол, чтобы изменить курс парусника.

Встречались они нечасто, украдкой, пару раз она была у него в каюте, но у Ильи и мысли не возникало, оставшись с ней наедине, попробовать зайти в их отношениях на запретную пока для них двоих территорию. Ему казалось, что он обидит ее этим, предаст их чувства, и, наконец, совсем не хотелось подтвердить ее неведомо откуда взявшиеся стереотипы про похотливых мужиков.

Всё должно было произойти не здесь и не сейчас, а на берегу. Он рисовал себе в воображении отель в Сингапуре, в Марина-Бее, на последнем эта же с видом на фантастический по своей красоте город. Он готов был потратить кучу денег, (благо у него была валютная карта, с кругленькой суммой на счету) чтобы это было все по настоящему красиво: элитное шампанское, тропическая ночь, сверкающие огни города, он и она… А не в его убогой каюте под номером «402». Или, может быть, это будет во Владике… Но это будет на берегу. И эта встреча будет долгая, на всю жизнь. Наверное, на всю жизнь…

А пока, встретившись, они все время говорили, и наговориться не могли. Маша удивленно, чуть склонив голову к левому плечу, слушала Илью. У него, записного рассказчика, была в запасе куча историй, забавных, трогательных и поучительных. Обладая феноменальной памятью, он мог бы поспорить в части познаний с компьютером и гуглом. Но главное, свои истории он выкладывал так интересно и захватывающе, что иным казалось, будто он сам принимал участие в описываемых событиях. Недаром в институте его за глаза называли Ростовским Гиляровским. Сама же девушка если и говорила что-то, то коротко и по делу. Но у нее был свой конек: она вдруг, тихо и будто невзначай, начинала читать стихи. Цветаевой, Ахматовой и танка Ёсано Акико, с творчеством которой Илья до встречи с Машей совсем не был знаком.