Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - Александр Рыбин

Время от времени фрегат входил в морские поля, где жили медузы разной расцветки и габаритов; некоторые были довольно больших размеров, чуть ли не с письменный стол. Но всё это не особенно оживляло, а лишь подчеркивало бедность населения вод океана, где проходила «Надежда». Но, возможно, бедность на поверхности не означала то же самое и под толщей воды. И вообще путь парусника пролегал там, где глубина океана достигала более километра, вдалеке от берегов, а вся живность сосредоточена на шельфе и вокруг островов, на мелководье.

После ужина всё население парусника, исключая вахты, высыпало на верхнюю палубу. Все вожделели прохлады. Курсанты обычно располагались в районе грот-мачты и на баке. Командование и плавсостав облюбовали себе ют. Изредка сюда выходил и капитан, но ненадолго; обычно он перекидывался парой фраз со старпомом, Пал Палычем или радистом и опять исчезал в своей каюте.

Остальные же наслаждались хоть и довольно теплым, но все же ветерком. Сюда же, на корму, подползали и две буфетчицы, коим было далеко за тридцать, не очень миловидные от природы, не очень прилично одетые, видно было, что они не заканчивали институтов благородных девиц, но при том, до поры до времени вели себя довольно скромно. Кастелянша и докторша иногда составляли им компанию. Обычно буфетчицы помалкивали; иногда, правда, бросали недвусмысленные взгляды на мужиков и, переглядываясь между собой, начинали вдруг громко смеяться, чем выводили из себя учебного помощника Ширшову, которая терпеть их не могла. Она же частенько, хитрой лисой, приближалась к какой-нибудь группке мирно беседовавших и ничтоже сумняшеся встревала в разговор. Но это было только до Порт-Саида, где ей пришлось покинуть парусник с больной курсанткой.

Июль. Индийский океан

Еще одна вечерняя байка, услышанная на юте:

Из первого отдела пришла телефонограмма: «В Сидней движется авианесущая группировка. Номера нам перепишите, если получится». Мы болтаемся на рейде, вне двенадцатимильной зоны, над нами два шара, вроде бы с мотором проблема…

В четыре часа утра америкосы тенью прошли мимо нас. Что ты там увидишь в предрассветных сумерках? Одни силуэты. А утром видим — австралийское телевидение показывает, как авианосец, две под лодки и несколько кораблей сопровождения проходят строем. Так всё чудесно видно на экране, какие номера, — всё крупным планом камера берет. Мы сразу докладываем: так, мол, и так; как вы просили, номера переписали. Правда, не сказали, что видели на ТВ, главное же-что переписали.

Нам ответ: «Молодцы! Родина вас не забудет. Появится возможность — узнайте, куда они следуют». Тут ночь, смотрим — прямо по курсу идет авианосец. Ну и остальные, видать, следом. Заприметили нас; запрашивают, что случилось. Мы — так и так, вроде как машину запустили, всё нормально… Нам в ответ: «Да вы не беспокойтесь, мы проходим в миле от вас, идем на Сан-Диего». О, думаю, опять удача! Буржуины сами сказали свой курс. Докладываем быстренько: «Курс узнали, идут на Сан-Диего». Приходит телеграмма из Москвы: «Молодцы! Что бы мы без вас делали?!»

А что, нам не жалко. Спрашивали — отвечаем. Правда, не наградили, премию не дали. Но хоть похвалили, и то неплохо.

Наконец жизнь Ильи наполнилась содержанием, поэзией, вдохновением и ежедневной сладкой болью предчувствия любви. Всё, что было до этого, — пираты, перестрелка, а еще раньше — жизнь мажора, Катька с силиконом по всему телу, убийство Арсена, ресторанные ночные забеги, — всё это кануло в прошлое, осталось где-то там, за Мальдивами, за райскими островами, за горизонтом. Вечерами, не замечая духоты и полунасмешливых взглядов курсантов, театральная группа во главе с Ильей репетировала Гамлета.

Гертрудой была Оля; маленькая, некрасивая, она вдруг во время прогонов преображалась и становилась настоящей короле вой, волевой, надменной и даже порой непредсказуемой. Девчонки на репетициях смотрели на нее даже с какой-то опаской. Откуда-то прорезался властный голос, и до этого невзрачная, худенькая девочка, которую никто и не называл иначе как «воробышек», вдруг превращалась во властную королеву. Илья специально давал ей полную волю, чтобы вытащить из ее импровизаций основную мысль о «гибельной» любви порочной женщины.

Клавдия вызвался играть Костя Онищенко, курсант из двадцать второго кубрика, среднего роста брюнет с умными серыми глазами. До этого он был как-то незаметен, и Илья с ним познакомился только тогда, когда Пал Палыч перед строем озвучил предложение о постановке. Рукопожатие у Кости было крепкое, мужское. Он сразу вызвал у Ильи симпатию, и они быстро нашли общий язык.

Галеев, черноволосый, чернобровый красавец, оказался совсем не кривлякой, а очень даже серьезным на поверку человеком. У него обнаружилась масса достоинств: в школе он вел литературные вечера, знал множество стихотворений и как-то по просьбе учительницы литературы выучил монолог Гамлета. Он внимательно слушал Илью, который на первой репетиции рассказывал о внешней интриге и о внутреннем конфликте героев пьесы. Оказалось, кроме Кати, никто пьесу не читал. Фильмов же ни со Смоктуновским, ни тем более с Оливье и Мелом Гибсоном тоже никто не смотрел. Поэтому, когда вече ром собрались на первую читку по ролям у Ильи в каюте, все сидели тихо и даже чуть зажато. Илья пробегал глазами по тексту, потом останавливался на отдельных персонажах, характеризовал каждого, как понимал их сам. Щедрой режиссерской рукой он раз давал роли, кто какой образ будет творить.

— Гамлета придется сыграть мне самому, — напоследок со вздохом объявил он — мол, что делать — и посмотрел на Машу. Та опустила глаза.

И тут Богдан Галеев вдруг решительно стал тянуть вверх руку, как школьник, выучивший домашнее задание. Оказалось, что перед строем он вовсе не шутил и тоже хотел, во что бы то ни стало сыграть Гамлета. Илья решительно замотал головой:

— Нет, Богдан, я хотел дать тебе роль Лаэрта.

Все почему-то усомнились в режиссерской руководящей роли Ильи и попробовали вступиться за Галеева.

Первой, как всегда, начала Катя.

— Илья, — она сузила свои прекрасные восточные глаза, — мне непонятно: кто тогда будет Гамлета играть, если Богдан сам вызвался, и ты перед строем промолчал?

— Я же только что объявил свое решение; оно выходит из логики, что кто-то должен тянуть основной груз. — Он сделал многозначительную паузу и посмотрел на Машу, сидевшую на краешке диванчика, который располагался вдоль бортовой стенки с двумя иллюминаторами. — Принца датского буду играть я.

— Ну вот! Только ты будешь тянуть не основной груз, а одеяло на себя! — вскочила разгневанная Катя. — Я так и знала! А я не согласна.

— Ну почему? — Маша умоляюще посмотрела на подругу.