Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

В Константиновскую, вытянувшуюся вдоль левого берега Чамлыка, Врангель въехал уже затемно. Из «Руссо-Балта» выбрался с трудом: ноги едва держали, опять страшно давило на виски, будто вместо привычной фуражки надел на голову чугунный обруч, слегка поташнивало, глаза закрывались сами собой.

В домах и на улицах — ни огонька. Не доносись из разных концов станицы злой собачий лай — подумал бы, что все жители отступили вместе с «товарищами». Собаки уже охрипли, но умолкать, похоже, не собираются... Причина разъяснилась тут же: Корниловский и Черкесский полки, которым он задолго до заката, ещё в Родниковский, приказал идти в Константиновскую и здесь расположиться на ночлег, из-за нерасторопности квартирьеров до сих пор блуждают в потёмках по улицам...

Начальнику дивизии квартиру отвели в кирпичном, под железом, доме богатого мельника из иногородних. Хозяин, плотный старик с белой окладистой бородой, уже ждал у передного крыльца, освещая ступени старым железнодорожным фонарём со свечным огарком внутри. Как увидел генеральские лампасы Врангеля, поковылял навстречу, рухнул на колени. Протягивая дрожащие руки, все норовил ухватиться за сапоги. По морщинистым щекам побежали тихие слёзы.

Гаркуша, крякнув, еле оторвал его от земли.

Сбивчивые слова старика перебивались то шумным сморканием, то хриплыми проклятиями в адрес христопродавцев, то благодарениями всем святым заступникам... Но понять удалось: двое из пяти его сынов, как пришли большевики, бежали из станицы и пропали безвестно, двое не успели схорониться — их расстреляли на его глазах, а младшего четыре с лишком месяца они с женой и невестками укрывали в подполье. Сам последние три дня и три ночи просидел, зарывшись в солому, на току. Его долго искали, но не нашли. А из других дворов красные утром мобилизовали и увели силком много молодых казаков...

В стряпной, заглушая бабьи всхлипы, гремели горшки и тарелки. По истёртому деревянному полу парадной комнаты, по кое-где засаленным и закопчённым обоям с сытой неторопливостью ползали здоровенные тараканы.

— Если только эти шалопаи сами не убежали с красными... — мрачно изрёк Рогов уже в горнице, мелко крестясь на иконы в облупившихся ризах.

И при еле живом свете каганца[65] во взгляде начальника, брошенном из-под полуопущенных век на Рогова, Гаркуша заметил недовольство. Подхватив шашку с фуражкой, поторопился выйти в сени.

Щедро заставленный стол не взбодрил Врангеля. Напротив, одолевшая в тепле сонливость и тараканы напрочь прогнали охоту перекусить. Тут ещё и Рогов, не в меру разболтавшийся сегодня, посеял тягостные сомнения: не добровольно ли молодые казаки ушли с «товарищами»?

Потому так легко оторвался даже от свежезаваренного. «Первосборного» чая ради донесений командиров бригад. Вот они-то взбодрили...

За световой день полки, оставив позади какой 40, а какой 60 вёрст, вышли на линию станица Чамлыкская — Синюхинский хутор. Пехотные и конные колонны красных с обозами спешат к переправам через Уруп, ни за что не цепляясь. Основная масса устремилась к большой переправе — самому мелкому и широкому броду — у станицы Урупская. И только одна колонна — к малой переправе у станицы Бесскорбной.

Настичь отходящего противника удалось только Топоркову: в районе Синюхинского запорожцы и уманцы опрокинули слабый арьергард, обременённый перегруженными обозами, захватили более 100 пленных, 5 пулемётов и не подсчитанное ещё число телег с разным добром.

И никакой пока ясности, попытаются большевики удержать станицы с переправами или сразу отойдут на гористый правый берег Урупа, чтобы закрепиться на командующих высотах...

Раз так, заключил, занять Бесскорбную и двух полков хватит — пришедших на ночёвку в Чамлыкскую екатеринодарцев и линейцев. Их объединить под командой Муравьёва: пусть набирается бригадирского опыта... А Топорков, наступая на Урупскую, рискует встретить упорное сопротивление. Посему заночевавшие в Синюхинском запорожцы и уманцы пойдут под его командой в авангарде. А корниловцы и черкесы составят главные силы и через Синюхинский двинутся следом на Урупскую. Хочешь не хочешь, а придётся, чёрт возьми, подчинить их Безладнову...

Тщательно слизывал загустевший душистый мёд с большой деревянной ложки. Осторожно, сдувая жирную пенку, прихлёбывал из глиняной кружки кипячёное молоко. И наблюдал, как Рогов, уткнувшись острым носом в пишущую машину, неуверенно тычет одним пальцем в чёрные клавиши — печатает оперативный приказ, как в такт приглушённым ударам сотрясается его косой рыжеватый чубчик... Как-то и не заметил, когда успел отрасти. Ничего не скажешь: до проворности дятла старшему адъютанту далеко...

Веки опять стали слипаться, будто намазанные клеем. Тяжелеющая голова клонилась на цветастую клеёнку... Еле дождался, когда Рогов выступит последний «ъ». Пером по бумаге водил, ничего уже не видя: ни фамилии своей, ни подписи...

...Подернутое дымкой небо едва заалело на востоке, когда главные силы выступили согласно приказа начальника дивизии.

В голове, по неширокой улице, ведущей к деревянному мосту через Чамлык, тихо и сонно шагал колонной по три Корниловский полк. Пролившийся ночью дождь расквасил грунт и залил выбоины, копыта чавкали и расплёскивали чёрную воду.

Боковыми улочками, перекрывая колонне путь, медленно и важно шествовали в степь, в стада, упитанные коровы. Выгнавшие их со дворов казачки задерживались на перекрёстках, сходились в группы, с любопытством глазели на родимую кубанскую часть... И обменивались замечаниями: сотни уж больно худосочны, обмундирование всё в дырах да заплатах, погоны самодельные и какой-то невиданной — чёрно-алой — раскраски...

На Безладнова напала вдруг зевота. Хрустя челюстями, жадно глотал сырой холодный воздух. Поводья распустил. Дрёма, вспугнутая прискакавшим из штаба ординарцем и трубными сигналами тревоги, отступила недалеко, уже воротилась и вот-вот, почуял, оседлает. Лениво заворочалась мысль: не вызвать ли вперёд песенников головной сотни — славной черноморской песней взбодрить себя и людей...

От одной из групп наперерез голове колонны решительно двинулась крупная пожилая казачка в овчинной душегрейке и чёрной юбке. Потрясая тонкой сучковатой палкой, она по-линейски — без малороссийских слов и мягкой певучести, — заголосила в лицо Безладнову:

— Паслухай, что я тебе скажу! Мы ждали вас как Бога, а ночью целый взвод черкесов насильничал мою дочь... И она теперь встать не может...

Судорожно дёрнувшись в седле, будто его достала пуля, командир корниловцев выматерился. В голову хлынула жаркая кровь. Потянул было поводья, но тут же и отпустил их, и его тёмно-караковый жеребец не сбился с шага. Казачка со своей палкой и своим гневом осталась позади...