Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - Эрих Мария Ремарк

А я? Снова и снова это чувство, ощущать свою жизнь со стороны, не полностью. Полузакрытой, никогда или очень редко открытой. Но только при полной открытости миру возможна полная самоотдача. Отсюда исходит сияние; отсюда исходит тепло – только это остается в воспоминании.

То, что мы живем прошлым, – такая жизнь, это вечно обрушивающееся на скалы настоящее, оно только тогда станет жизнью, когда секундой позже застынет как прошлое, и мертвое, застывшее будет дирижировать нашим настоящим; как мертвые предки еще живут во внуках – у нас есть только секунда для выбора под обрушивающимся водопадом, который внезапно перед нами возникает из грядущего ничто, с радугой, грохотом, ветром и молниями, – и снова позади нас застывает, словно пейзаж со Спящей Красавицей.

Но оттуда незаметно берет он силы, боль, воспоминания, которые нас мучают, как будто они и есть настоящее, – более того, настоящее – это секунда, прошлое – это вечность. Это, может быть, действительно небо и ад – бесконечное воспоминание о быстрых решениях в игре, которую настоящее требует постоянно, выигрыши и проигрыши, которые не являются таковыми, поскольку они в прошлом. Воспоминание – небо-ад. Без этого сладкое счастье животных, которые учатся, чьи воспоминания это опыт, но не боль и не счастье – опыт, и не более того. Почему у нас не так? Прикованы к колесу, вечному, гонимы бичом мертвых вещей, которые для нас кажутся жизнью, – тут выдержит только мертвый.

Отстраниться от этого, использовать, но не отягощать себя этим. У богов нет прошлого и никаких воспоминий, кроме тех, что у животных, – практично, без сожалений и жалоб.

29.12.<1952. Нью-Йорк>

С П. позавчера. На шампуре Зальца поджарили курицу. Удачно. П. здесь. Синий свет озоновых ламп, приглушенный, освещает магическую пещеру высоко над Манхэттеном. Вечерняя заря за окнами. Ковры, которые были расстелены 26-го. Мягкие, огромные львиные шкуры от стены до стены. Старые ковры, которые казались грязными, отправлены в ссылку, вплоть до Польши. (Сегодня два вытащил осторожно; маленькие.) Легкое волнение, когда можешь сделать что-то осязаемое, – в отличие от облачности твоей работы.

Вчера 20 градусов. Гулял с П. Солнце, прохлада, витрины Второй и Третьей авеню. Филистерские вещи приподняты благодаря любви к приключениям.

Сильнее желание закончить дневники – писать литературу. Время как фон, но отнюдь не гобелен. Должен был сделать это в «Искре жизни»: прежде всего и преимущественно люди; впереди, не среди фактов. Попытался в «Триумфальной арке». Несколько сентиментально – но верно. Интерес должен быть к персонам прежде всего, и потом к обстоятельствам.

Два двенадцатилетних цикла завершены. Время наполнять третий пьесами, литературой, стихами.

19.01.<1953. Нью-Йорк> понедельник

Хороший конец недели. В субботу днем с П. Йога Витальдас. Расслабление; некоторые упражнения. Покой. С П. на прогулке. Медальон с Клеопатрой, искал для него оправу. В какой-то лавке купил для П. кольцо и браслет из щетины слона. Бифштексы. Телевизор. Прерывистая и бесконечная ночь, часто просыпался. Вселенское чувство; самость; глубина; страсть; расширение; склониться, включить в себя другого, как плод свое зерно. Холодильник среди ночи. Блуждания.

Днем ресторан с морскими блюдами за углом. Гулял. С газетами, эклером, обратно. Кофе. Можно сказать, первый за долгое время. Почувствовал его.

От Бригитты принес книгу «Дзэн в английской литературе и восточной классике», автор Р. Х. Блис (Токио, издательство «Хокусайдо пресс», 1942); содержательно, весьма побудительно. Как будто снова включился в круг, вернувшись к переживаниям юности, к возбуждению, к чувствам двадцатых годов. Так и дóлжно. Без ощущения, будто все, что было между этим, потеряно. Почувствовал близость. Волшебный, тихий, полный вечер. П. прекрасна и сама жизнь; белый свитер, панталоны.

Долго читал один. Простор, тишина – близко к исполнению. Хорошая книга. Лучшая за последнее время. Все время отклик от П. Никакого эха; ветер, который приносит его назад обогащенным.

Как бы искренне вы ни любили Бога, не сле- дует ожидать, что эта любовь будет взаимна. Спиноза.

03.03.<1953. Нью-Йорк>

Вчера сдал первые сто страниц рукописи*. Вернулся, начал с восьмой главы. Почти два года (или больше) напрасной работы. Использовал и сдал только то, что годилось с самого начала.

Мрачные размышления: потерял хватку? Все, что я сделал за все эти годы, рыхло, затянуто. Слабо.

Таким образом, посмотреть «Flotsam»* (Линдлей вчера говорил об эпизодах, о которых я сам забыл). Лучше, нежели я думал. Это только усиливает депрессию. Потерял хватку – типичное средневековое явление.

П. вечером. Черный свитер, черные шорты. Глаза карие, как луна. Интенсивная красота жизненности. Сидящая перед телевизором – вдруг понял скульптуру.

15.04.<1953. Нью-Йорк>

Дальше, как всадник через Боденское озеро*, с книгой*. Желание начать новую. Читаю беседы Гете с Эккерманом, пьесы, немного Платона, Эдшмида.

Надо отбросить то, что кажется сомнительным. Этому не научишься в достаточной мере. И в книгах, и в жизни.

Звонки П. Еще одна неделя. Монотонность писательской жизни. Буржуазность сочинителя романов. Драматургам (короткие тексты), кажется, легче.

Газеты. Я становлюсь старше? Разумнее. Нетерпеливее? Иногда больше не в силах это выносить. Бесперспективность рассудка. Победа, не только глупости, – реакции, эгоизма и примитивнейшей формы, повсюду под маской прогресса, истины, человечности. Лицемерие! Лицемерие!

23.05.<1953. Нью-Йорк>

Наконец с задержкой сдал восьмую главу*. Сегодня, надеюсь, девятую. Непредставимо. Сомнение в таланте. И не исчез ли он вообще. Потом опять ничего. Сильное желание делать новое.

Ежедневно разговоры по телефону с П. Вчера закончила фильм «Иезавель»*. Я же тем временем почти ничего не достиг. На той же главе уже несколько месяцев.

При покупке ботинок хозяин лавки, Нортман, показал мне свой татурованный в Освенциме номер. Был в Терезиенштадте. В Освенциме в семейном лагере. На одной стороне улицы женщины, на другой мужчины. Супружеские пары. Запрещалось переходить друг к другу. Могли только кивать. Н. был врачом, лечившим от вшей. Имел право переходить, когда осматривал головы на наличие насекомых. Сказал, что он долго не верил, пока был в Освенциме, в газовые камеры, которые находились в одном из других лагерей Освенцима.

Потом увели его жену и ребенка. Сожгли в камере. Он уехал в Америку. Женился на женщине, которая тоже была в каком-то лагере. Элегантная лавка, мужское белье, костюмы и т. п.

Сирень полностью расцвела в коринфской вазе. Купил ноты: Брамс, Шуберт, Шопен, Шуман, Штраус – вдруг вспомнил снова рояль на Хакенштр., 3. Круг замкнулся. Для эмигрантов подпитка из своей памяти – это единственное, что дает рост вверх, – все остальное позволяет только расти вширь. Отсюда вдруг чувство нового сада,