Последний Катон - Матильда Асенси

Честно говоря, я уже и забыла о руке. Она давно перестала болеть.

Мы вошли в комнату Кремня, и я увидела, что он спит глубоким сном на постели, такой же грязный, как при выходе из Великой клоаки. Доктор Аркути попросил меня поднять рукав свитера. Внутренняя часть предплечья была немного воспалена и красновата, но креста видно не было, потому что на него была наложена повязка. Для тысячелетней секты методы нанесения племенных шрамов были очень даже современными. Аркути осторожно отлепил марлю.

— Все в порядке, — сказал он, разглядывая мою новую отметину. — Заражения нет, выглядит шрам чистым, несмотря на зеленоватую окраску. Наверное, какой-то растительный антисептик. Трудно сказать. Очень профессиональная работа. Вы позволите спросить?..

— Нет, не спрашивайте, доктор Аркути, — ответила я, взглянув на него. — Это новая мода, называется боди-арт. Его активно пропагандирует певец Дэвид Боуи.

— И вы, сестра Салина…

— Да, доктор, я тоже слежу за модой.

Аркути усмехнулся.

— Конечно, вы ничего не можете мне рассказать. Его высокопреосвященство кардинал Содано предупредил меня, чтобы я не удивлялся ничему, что увижу сегодня ночью, и не задавал никаких вопросов. Кажется, вы выполняете важное для церкви задание.

— Что-то в этом роде… — выдавил Фараг.

— Ну, значит, в этом случае, — заметил доктор, накладывая мне на крест новую повязку, — я закончил. Пусть капитан спит, пока не проснется, и вам тоже не мешало бы отдохнуть. Вид у вас не очень-то… Сестра Салина, думаю, вам стоит поехать со мной. Внизу ждет машина, и я могу подвезти вас в вашу общину.

Доктор Аркути как постоянный член «Опус Деи», религиозной организации, имеющей в Ватикане максимальную власть со времени избрания Иоанна Павла II, не одобрил бы, если бы я провела ночь в доме, где было двое мужчин. Кроме того, к вящей опасности эти мужчины были не священниками, а мирянами. Поговаривали, что Папа ничего не делает без одобрения «Дела», как называли «Опус» его последователи), и даже самые независимые и сильные из могущественной римской курии старались не вступать в открытое противостояние с политико-религиозными тенденциями, задаваемыми этой организацией, члены которой, как доктор Аркути или пресс-секретарь Ватикана испанец Хоакин Наварро-Вальс, были вездесущи во всех ватиканских кругах.

Я растерянно посмотрела на Фарага, не зная, что ответить доктору. В этом доме с лихвой хватило бы комнат на всех, было так поздно, и я была такая уставшая, что мне бы и в голову не пришло, что мне нужно ехать спать в квартиру на площади Васкетте. Но доктор Аркути настоял:

— Вы же, наверное, хотите смыть с себя всю эту грязь и переодеться, так ведь? Ну же, что тут думать! Как вы будете принимать тут душ? Нет, сестра, нет!

Я поняла, что сопротивляться бессмысленно. Кроме того, если бы я отказалась, на следующий день или прямо ночью мой орден получил бы суровый выговор, и тут было не до шуток. Так что я распрощалась с Фарагом и, ни жива ни мертва от изнеможения, покинула квартиру вместе с врачом, который действительно подвез меня до площади Васкетте с приятной улыбкой выполненного долга. Ферма, Маргерита и Валерия, конечно, до смерти напугались, увидев меня в таком состоянии. Я знаю, что все-таки приняла душ, но понятия не имею, как добралась до кровати.

* * *

Верный своей швейцарско-германской природе капитан Глаузер-Рёйст отказался остаться в постели хотя бы на день и, несмотря на наши с Фарагом настояния, уже на следующий день явился ко мне в лабораторию в Гипогее с перевязанной головой, готовый продолжать все дальше и снова рисковать жизнью. Капитана Глаузер-Рёйста снедала умопомрачительная жажда как можно скорее добраться до ставрофилахов и их Рая Земного, словно на кону в этой безумной истории стояло нечто большее, чем просто выслеживание и поимка похитителей реликвий. Быть может, для него эти инициаторские испытания, символизировавшие преодоление семи смертных грехов, и значили больше, чем проба личности, но для меня они были лишь провокацией, брошенной к моим ногам перчаткой, которую я решила поднять.

В четверг я проснулась около полудня, вполне восстановив силы после ужасного душевного и физического истощения последней недели. Полагаю, на это повлияло и то, что, открыв глаза, я оказалась в своей собственной постели и в своей комнате, в окружении своих вещей. Так или иначе, но одиннадцать-двенадцать часов непрерывного сна пошли мне только на пользу, и, несмотря на синяки, судороги мышц на ногах и мой новый необычный шрам, я чувствовала покой и впервые за долгое время была расслаблена, словно все вокруг меня было в порядке.

Но это приятное ощущение продлилось не более минуты, потому что из постели, еще до ушей закутанная в одеяло, я услышала телефонный звонок и угадала, что это звонят мне. Однако даже когда Валерия вошла меня будить, мое хорошее настроение не изменилось. Было ясно, что сон — лучшее средство для восстановления сил.

Звонил Фараг, который на удивление искаженным от злости голосом сказал мне, что капитан хочет, чтобы мы собрались в лаборатории после обеда. Тогда я попыталась настоять, чтобы Кремень отлежался хотя бы один день, но, еще больше рассердившись, Босвелл рявкнул, что он перепробовал уже все известные ему методы, но никакого успеха в этом не достиг. Я попросила его успокоиться и не волноваться из-за того, кто не воспринимает свое собственное здоровье всерьез. Я поинтересовалась, как себя чувствует он, и чуть более спокойным и мирным тоном он ответил, что проснулся только пару часов назад и что, кроме шрама на руке, все еще зеленого, хотя воспаление спало, если не трогать шишку на голове, больше у него ничего не болит. Он хорошо отдохнул и плотно позавтракал.

Так что мы договорились встретиться в лаборатории в четыре часа дня. До этого времени я собиралась пообедать со своими сестрами, чуть-чуть помолиться в часовне и позвонить домой, чтобы узнать, как там дела. Просто не верилось, что у меня есть три часа, чтобы расставить все по местам.

Свежее розы и со счастливой улыбкой на лице я прошла от дома до Ватикана, наслаждаясь свежим воздухом и вечерним солнцем. Как мало мы ценим то, что не теряли! Свет, падающий мне на лицо, вселял в меня силы и радость жизни; улицы, шум, машины и хаос возвращали меня к нормальной рутине и обыденному порядку. Мир — это именно это, и он именно таков, к чему постоянно ворчать на что-то, в чем наверняка есть своя красота, зависящая только от того, с какой стороны посмотреть. Увиденные под подходящим углом грязный асфальт, пятно масла или бензина и брошенная на тротуар бумажка оказываются прекрасными. Особенно если в какой-то миг вы были уверены, что не увидите их больше никогда.

Я на минутку зашла в «Аль мио каффе», чтобы выпить капучино. Из-за близости к казармам здесь всегда было много молодых швейцарских гвардейцев, которые шумно переговаривались и раскатисто хохотали, но были тут и люди, которые, как я, шли на работу или домой и заглядывали в кафе, потому что, кроме того, что тут было очень мило, здесь подавали чудесный капучино.

Наконец, за пять минут до назначенного времени, я добралась до Гипогея. Четвертый подземный уровень вернулся к обычной работе, как будто сумасшествие, связанное с кодексом Иясуса, уже стерлось из памяти. К моему удивлению, мои помощники любезно поздоровались со мной, а некоторые даже помахали рукой в знак приветствия. Робкими и неуверенными кивками я ответила всем им и бегом скрылась в лаборатории, недоумевая, какое сверхъестественное чудо должно было произойти, чтобы их отношение ко мне так неслыханно изменилось. Может, они обнаружили, что я человек, или это мое ощущение блаженства заразно?