Роза ветров - Андрей Геласимов

— Понятно, — сухо кивнул Муравьев. — Александр Иванович надумал сказать свое слово… Ну, разумеется… Куда уж тут без военного министра? А кто возглавит?

— Подполковник Агте. Он бывал уже в тех местах.

В самом начале сороковых военный топограф Николай Христианович Агте занимался исследованиями вдоль предполагаемой китайской границы в Забайкалье. Потом он работал в специальной комиссии по возобновлению пограничных знаков между Россией и Норвегией. Двух этих фактов хватило Муравьеву и Зарину чтобы понять замысел светлейшего князя Чернышева. Экспедиция под командованием Агте, несомненно, задумывалась как средство к немедленному определению границы с Китаем восточнее Забайкалья. В случае успеха этого предприятия все вековые неясности по вопросу принадлежности земель в бассейне реки Амур были бы исчерпаны, и Китайской империи Цин отходили бы те самые обширные территории, куда намеревался вести свое судно капитан-лейтенант Невельской, а следовательно, и надобность в его походе сама собой отпадала.

— Вот оно, значит, как решили ответить, — задумчиво качал головой Муравьев. — Хитро… Коли не могут остановить — упредить хотят. Не мытьем, так катаньем. Вот ведь вцепились они в этот пирожок.

— Кто вцепился? — бесхитростно спросил Зарин.

— Известно кто. Российско-Американская компания да Карл Васильевич Нессельроде. Понимают, что времени у них совсем не осталось. И ведь надо же — китайцам готовы все это отдать, лишь бы не своим. Понимают, что при маньчжурах-то воровать им сподручней — не в силе нынче Китай. А с нами не забалуешь… Нет, брат, надобно теперь непременно их опередить. Там ведь и британцы уже рот разевают. Моргнуть не успеем — откусят чего-нибудь. Спешить надо.

— Так и без того ведь спешим, Николай Николаевич. Невельской вон сам в Гельсингфорс помчался.

— Сильнее, брат, надо спешить. Иначе все потеряем. Наша с тобой судьба теперь тоже там решается — на отдаленном востоке.

Забыв о приеме и о гостях, товарищи до самого вечера продолжали свой разговор и в конце концов сошлись на том, что ответ Нессельроде и Чернышева в виде подготовки новой экспедиции не может не повлиять на осторожного Меншикова, от которого целиком зависела скорость постройки судна в Финляндии. Оставалось только дождаться его хода.

Реакция морского министра последовала незамедлительно. Поняв, что равновесие между Перовским и Нессельроде нарушено в пользу последнего, он срочно отозвал Невельского из Гельсингфорса и потребовал от него самоличного составления проекта инструкции для похода. Осмотрительному и встревоженному, как брошенные весной зайчата, Меншикову требовались гарантии. В случае победы партии Нессельроде и заключения нового пограничного договора с китайцами у него, несмотря на участие в предприятии Невельского, оставалось то оправдание, что инструкция исходила не из его штаба, а была составлена самим строптивым офицером. Невельскому надлежало официально отдать приказы себе самому.

Не желая брать на себя всей гигантской ответственности, капитан-лейтенант указал в проекте инструкции среди прочих распоряжений, якобы исходящих от морского министра, исследование лимана реки Амур и ее устья, однако хитроумный, как Одиссей, Меншиков преспокойно вычеркнул эту строку и заменил ее словами: «Осмотреть юго-восточный берег Охотского моря между теми местами, которые были определены или усмотрены прежними мореплавателями». Что конкретно означала сия добавка, наверняка было невдомек и самому Александру Сергеевичу, однако он твердо знал, что за нее в случае крайней оплошности в Петропавловскую крепость его не потащат. Дабы застраховать себя еще надежнее, он потребовал от Невельского письма с дороги — скажем, из бразильского Рио-де-Жанейро, в каковом письме командиру надлежало указать, что, невзирая на отсутствие приказа, он намерен своей и только своей волей идти в Амурский лиман и произвести там все необходимые изыскания.

Впрочем, уже в конце лета этого же 1847 года стало известно, что Государь скоро объявит Муравьеву о назначении его на должность исполняющего обязанности генерал-губернатора Восточной Сибири. Это отчасти привело Меншикова в надлежащее чувство. Уловив новое и весьма свежее направление ветра, он поднял некоторые из своих парусов и обозначил разворот в сторону партии Льва Алексеевича Перовского. Инструкцию Невельскому при этом он все же не изменил. И насчет письма из Рио оставил свое устное пожелание в силе. Тем не менее строительство транспорта на финской верфи в значительной степени ускорилось, а после известия о грядущем назначении Зарина гражданским губернатором Иркутска судно обрело свое историческое имя.

— Давайте-ка назовем его «Байкал», — предложил Муравьев, поднимая тост за успех предприятия. — Сам я этого озера иркутского еще не видел, но, говорят, глубоко оно и обширно, как море, хоть и спрятано посреди лесов… Вот так и нам надлежит в сем великом деле — казаться озером, а быть морем.

— Океаном! — зашумели все остальные, Муравьев же нашел взглядом Невельского и, приподняв свой бокал, едва заметно кивнул.

На Яблочный Спас погода в Петербурге выпала самая праздничная. Тепло, которого напрасно ждали целое лето, наконец наступило, и весь город, истосковавшийся в ливнях и долгой унылой мороси по яркому солнцу, преобразился. Влажные стены домов, еще вчера смотревших мрачными морскими чудовищами, весело заблестели, в обширных лужах поплыли отражения облаков, поникшая с июня растительность в Летнем саду расправилась и с надеждою огляделась. Над мостовыми поднимался пар, отчего невольно казалось, что и сам Петербург во всей его каменной тяжести — с дворцами, лачугами, набережными, каналами и Невой — легко и нежно возносится в синеву. К церквам и соборам, где все уже было готово воспеть Преображение Господне, потянулся народ.

Грохотали по булыжнику возы с яблоками, и те, кто еще не проснулся, вскакивали с постелей от этого грохота, бранились, бежали к окнам и там в благости замирали, раскрыв рот, позабыв свое раздражение. Строгий Успенский пост по случаю праздника можно было нарушить, поэтому на столах к завтраку появились и рыбка, и маслице. Это тоже примиряло с жизнью не добравших свое сном ворчунов.

Несколько телег, до отказа груженных яблоками, двинулись от Фонтанки по Пантелеймоновской улице в сторону Спасо-Преображенского собора. Крепкие налитые плоды то и дело с глухим стуком падали на мостовую и в лужи, покачиваясь на воде, вращаясь и подставляя солнцу озябшие за ночь тугие бока. В десять минут яблоки усеяли весь путь от Пантелеимоновской церкви до Басковой улицы, превратив его в подобие небесного Млечного пути — вода в лужах была тут как небо, и яблоки звездами сияли на ней.

Кое-кто из возниц опасался править на Преображенскую площадь, уверяя, что оттуда их непременно погонят, но самый бойкий — тот, что сманил всех отбиться от основного обоза, — громко и необидно смеялся над их робостью, рассказывая, как на прошлый Яблочный Спас один полковник из кирасир в одночасье купил у него тут сразу весь воз, да еще вместе с телегой и лошадью, из одного только желания покуражиться перед своими товарищами.