Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих

февраль и летнее обмундирование. Все это займет месяц, не меньше. А к тому времени, смотришь, нас бросят на фронт.

Живу в хате с Рокотянским и Левитанским. Беленые стены, от которых вечно ходишь в мелу, земляной пол. В хате живет наседка, окруженная цыплятами. Другая курица сидит в лукошке на яйцах. Хозяева – добродушный старик с рыже-седой бородой и двумя огромными шишками на лысине, жена его и девочка лет тринадцати- четырнадцати. Сыновья в армии, один был эвакуирован немцами, но бежал. Вчера мать, узнав, что он находится в Касторной – мобилизованный уже, – ходила туда, однако не нашла сына. Его «угнали» дальше. Дочь тоже увели с собой немцы.

Живут бедно. Едят заплесневелый, пополам с картошкой хлеб, картошку, молоко. (Есть корова.) По утрам хозяйка, молча, ставит нам на стол либо кружку молока, либо «черепейники». Это лепешки из растертой мерзлой картошки, поджаренные в печке. Довольно съедобно. Конечно, мы тоже не остаемся в долгу – делимся чем можем. Здесь очень нуждаются в соли.

На днях я отдал хозяевам свое второе от обеда: пшеничную кашу с мясом, густо залитую жиром.

– Отродясь такой каши не ел, – сказал старик. А старуха заявила, что теперь она будет спокойна за сыновей: вот как, оказывается, кормят в Красной армии.

Недавно мы с Весеньевым и Рокотянским пили самогон, закусывая черным хлебом с солью. Первый раз в жизни попробовал. Слабее водки и, пожалуй, приятнее на вкус. Самогон владеет умами всех военных. Даже наш военачальник, известный до сих пор как великий трезвенник и пуританин, ни капли спиртного якобы не берущий в рот, признался, что ему нужен самогон – где бы найти?

Длинный, сухой, молчаливый и замкнутый Рокотянский явно исходит половой истомой и трется около разбитных здешних девчат и молодых бабенок. Они тоже не прочь «пидгулять». Два года войны сказываются. Женщины откровенно говорят, что скучают без «мужиков».

Говорят, семьдесят процентов здешнего населения заражено бытовым сифилисом.

Вчера поссорился с Левитанским. Мальчик давно уже взял по отношению ко мне какой-то задиристо-иронический тон. Каждое мое высказывание на литературные темы немедленно им оспаривалось, то и дело он отпускал по моему адресу всякие шуточки. Ему нельзя отказать в остроумии. Вчера в столовой, в присутствии всех, я сказал ему, что мне наконец надоели его плоские остроты, что я немного старше его и годами, и званием, и пусть он ведет себя прилично. Юнец, конечно, ощетинился. Тогда я хладнокровно предупредил его, что надеру ему уши. Мальчик был уничтожен. Теперь мы не разговариваем.

21 апреля

Газета выходит – уже второй номер. Мы освобождены от строевых занятий.

Колеблюсь, стоит ли мне добиваться быть «историком». Не прикует ли это меня к армии?

Богатейшие земли, чернозем, пашни как черный бархат, – и такая бедность кругом, грязь и бескультурье. Хаты на юру, никаких дворовых пристроек, ни изгороди, ни плетня – голое поле вокруг. В хатах, вместе с людьми, живут телята, козы, домашняя птица. Что такое баня, здесь не знают. Бытовой сифилис. Смотришь – и зло берет. Зло и обида. Четверть века советской власти! Пусти того же немца на такую землю – он бы через несколько лет устроил тут рай земной. А наш ходит по золоту в своих «чунях» и живет, как скотина, как триста лет назад.

Четырех человек послали в новые «хозяйства». Хотели было послать и меня, хотя накануне на совещании со Смирновым и Губаревым я договорился, что буду писать большую повесть с продолжением (единственное, что может оживить сейчас газету). Затем мою командировку отложили до возвращения фотографа Пархоменко. Сегодня, вместо Пархоменко, мне дают Рокотянского и посылают в 55-ю дивизию.

Таков стиль нашей работы. Дерганье, хаотичность, принцип семи пятниц на неделе. Главное – разогнать всех, чтоб глаза не мозолили. А самое главное – опять-таки использование меня не по прямому назначению, разменивание на мелочи.

У меня сейчас знакомое уже состояние, предшествующее какой-то перемене в личной судьбе. Такое чувство, будто доживаю последние дни в редакции. Что принесет мне 5 мая? Лишь бы удалось сделать те дела, которые наметил.

А там расстанусь с «Родиной» не без удовольствия. На время или совсем – покажет будущее. Впрочем, к моменту решающих боев я не прочь был бы снова вернуться в 53-ю.

Странное дело, несмотря ни на что, все-таки я привык к этой армии и к пестрой фронтовой жизни. Не представляю себе, как буду жить в Москве, в мирном тылу. Разве только писать большую вещь.

Май

5 мая

Двенадцать дней пробыл в командировке. Маршрут: 18 км до ст. Ново-Касторная (на попутной машине), оттуда 12 км поездом до Суковкина, там пешком в деревню Бычех – км 15, на машине. Итого 45 км. По железной дороге ехали с эшелоном авиадесантников – тоже из нашей армии. Вечером, в теплушке, в томительном ожидании отправки, коротали время в разговорах с заместителем комдива. Подполковник Богдасаров, окруженец, пожилой, неглупый армянин, рассказывал замечательные истории из своей боевой практики: о молодом красноармейце – как он впервые заколол немца, – о шпионке-учительнице, о старосте, посланном к нам немцами и вместо того приведшим наш отряд в свое село. Я не пожалел, что потратил время. Готовый материал для рассказов, для эпизодов будущего романа.

55-я дивизия была в 11-й армии, пробивала «горловину» с севера, старясь соединиться с нашим бывшим соседом 1-й Ударной. Конечно, вся полегла. Теперь ждала пополнений. Командир, полковник Заиюльев, получивший за Финляндию звание Героя Советского Союза, принял нас радушно. Мы – я, Рокотянский и Пархоменко – были окружены вниманием. Нам отвели чуть ли не лучший дом в деревне. Продукты доставляли на дом. Для переброски в отдаленный полк дали грузовик. (Несмотря на экономию горючего.) В другом полку, когда мы двинулись назад в штаб дивизии, нам дали верховых лошадей, в сопровождении двух бойцов. Шестнадцать лет, после Дагестана, не садился я в седло. Однако ничего – проехал не без лихости.

Штабы полков расположены в деревнях. Подразделения разместились в оврагах – в соломенных шалашах. Роют для себя землянки. Основной вид маскировки здесь – солома.

Дни стали сухие, даже жаркие, все начинало постепенно зеленеть. Степь не казалась уже такой голой и скучной. Население очень приветливое. Наша хозяйка, добродушная, белозубая, моложавая, несмотря на все свои 52 года, буквально заливала нас молоком во всяких видах – и сырым, и кипяченым, и топленым, и кислым. Я никогда в своей жизни не пил столько молока, как сейчас. На Пасху «разговелись» крашеными яйцами. Раза три за эту командировку выпил по стаканчику самогона.