Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Видимо, вам повезло.

– Ага, – продолжаю я. – Он любил поспать и поесть. Мы называем это bon vivant по-французски. Он был таким простым, счастливым ребенком. Нам правда очень повезло.

– Спасибо за кофе, миссис Бошам.

Джон решительным движением ставит чашку на стол и встает.

Когда я провожаю его до машины, я вижу удаляющегося почтальона. Про себя я молча молю Бога, чтобы в почтовом ящике было письмо от Жан-Люка. Ожидание меня убивает. Я не могу спать, не могу есть. Я еле заставляю себя что-то делать. Я оглядываюсь на дом Мардж. Я думала о том, чтобы сходить к ней и рассказать правду, но почему-то мне кажется, что она еще не готова выслушать ее. Забавно, как быстро все эти дружелюбные соседи буквально растворились в воздухе. Я надеялась, что хотя бы один из моих так называемых друзей придет ко мне, чтобы выслушать мою сторону. Возможность все объяснить, даже если они не поймут, могла бы помочь мне. Но шторы на кухонных окнах задернуты, и последнее время никто не выходит во двор.

Когда я открываю задвижку в задней части почтового ящика, то вижу один-единственный тоненький конверт. Я тут же достаю его и проверяю почтовую марку. Франция. Я вскрываю его.

Вот идиот! Он хочет взять на себя всю вину, хотя это я виновата. Это я отказалась пойти в полицию. Это я так полюбила Сэма, что боялась, что одна из еврейских организаций заберет его у нас, чтобы вернуть «на родину». Это у меня были страшные видения о том, как его усыновит еврейская семья и увезет в Израиль. Я знала, что происходит с детьми, которых спрятали во время войны и чьи родители погибли. Я убедила Жан-Люка, что мы не можем так рисковать – Сэму будет лучше с нами, я верила, что он должен был остаться с нами, потому что я не смогла бы жить без него.

Санта-Круз, 16 июля 1953 года

Я скучаю по своим друзьям. Вокруг стало до жути тихо. Никто больше не звонит, и я не видел, чтобы Джимми выходил к себе во двор. Теперь я понимаю все – мою историю. Я просто хочу, чтобы папочка вернулся домой и все опять стало как раньше. Мама сказала мне сидеть дома и затаиться на какое-то время. Но мне так скучно. До смерти скучно. Я думаю, я мог бы пойти к Джимми, мама не узнает, если я сделаю все быстро, ну, и если коп ей не скажет, но могу проскользнуть мимо его машины. Я сто раз видел, как он спит.

Я вскакиваю, выбегаю через входную дверь, через двор, пробегаю за полицейской машиной и бегу через дорогу. Я зажимаю звонок в дом Джимми.

Никто не отвечает. Я звоню снова, на этот раз держу кнопку еще дольше. На кухонном окне шевелятся занавески, и я вижу, что Мардж смотрит на меня. Я машу ей и чувствую себя глупо, когда она не машет в ответ. У меня внутри появляется неприятное чувство. Она отходит от окна, а я от двери, в ожидании, что она мне откроет.

Дверь медленно приоткрывается.

– О, Сэм, привет.

– Привет, – говорю я, – Можно мне поиграть с Джимми?

Она не успевает ответить, и я слышу стук сбегающих по лестнице шагов, Джимми появляется в дверном проеме. Мне тут же становится лучше.

– Привет, Джимми.

– Ты просто должен услышать все, что о тебе говорят.

– Тихо, Джимми, – говорит Мардж.

– Можно Сэм зайдет, мам?

Джимми раньше никогда не спрашивал разрешения.

– Заходи, Сэм. – Он хотя бы не дожидается ее ответа и сразу бежит наверх.

Не взглянув на Мардж, я бегу за ним.

– Скоро тебе накрывать на стол, Джимми! – кричит Мардж нам вслед. – Сэм не может остаться надолго.

Мы пропускаем ее слова мимо ушей и расчищаем себе место от конструктора Meccano на полу его спальни.

– Что собираешь? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня.

– Да ничего особенного.

Повисает молчание, мне от него не по себе.

– Все говорят, что твой папа нацист. – Он смотрит на меня, прищурив глаза.

– Что?

– Да. И что он похитил тебя. Потому что ты был еще ребенком.

– Что такое нацист?

Я вспоминаю папино письмо и стараюсь быть храбрым.

– Ну, это что-то очень плохое. Были такие немцы, которые пытали и убивали людей, во время войны. Они все носили длинные черные плащи и высокие черные сапоги, и они шли по городам и всех убивали, – он переводит дыхание, – твой папа и в самом деле был нацистом?

– Нет! – Я ничего не могу поделать. Слезы катятся у меня из глаз. Я вытираю их тыльной стороной руки, проглатывая ком в горле. Затем я долго и пристально смотрю на Джимми.

– Он никогда не был нацистом. Он боролся с ними, втайне. Он спас меня от них. Они собирались меня убить, а он меня забрал. Он никогда меня не похищал. Он сбежал сюда, в Америку, с моей мамой.

– Ух ты! Это очень плохо.

Джимми смотрит на меня, и я уверен, что он пытается понять, верить ли мне.

– А твоя мама – это твоя настоящая мама?

Я качаю головой, вспоминая, как раньше мы могли так сильно смеяться, что у нас начинали болеть бока, а когда мы прекращали, то уже не могли вспомнить, что заставило нас смеяться в самом начале, и от этого начинали смеяться вновь. Джимми всегда был моим лучшим другом.