Пока Париж спал - Рут Дрюар

Люди часто говорят, что он очень похож на меня. Кажется, будто он и вправду начал походить на меня внешне, будто его растущее тело смотрело на мое и повторяло его форму. Он не очень похож на Жан-Люка, но он точно так же смеется и улыбается только одной половиной лица.

Его было так легко полюбить. Пока мы шли через Пиренеи, я так полюбила его, будто он был моим родным сыном. Теплый малыш, прижатый к моему телу, время от времени поднимающий глазки, чтобы посмотреть на меня и принять. Иногда я нарочно наклонялась вперед, делая вид, что падаю, чтобы он вытягивал свои пальчики и посильнее хватался за меня. Он нуждался во мне, и я отвечала на эту нужду так естественно и просто.

Почему они не могут оставить нас в покое? Как они собираются построить мирное будущее, если они постоянно копаются в прошлом? Мысль о том, что Сэму придется страдать, сдавливает мне горло. Насколько же больнее видеть, как страдает твой ребенок, чем страдать самому. Я сделаю все, чтобы его защитить. Все.

На шоссе пробка. Когда мы приближаемся, я вижу таможенников, которые проверяют паспорта. Я подавляю в себе желание развернуться и уехать в другую сторону. Господи, прошу, шепчу я про себя. Пусть все будет хорошо.

Грубый стук в окно пугает меня. Рядом с машиной стоит офицер. Я открываю окно, моя рука дрожит.

– Ваши паспорта, мэм.

Он смотрит на Сэма, который только что открыл глаза.

Я протягиваю документы.

– Ждите здесь, мэм.

Я чувствую, как бешено стучит мое сердце. Господи, прошу тебя, прошу.

Он возвращается с другим офицером.

– Выходите из машины, мэм.

Нет! Они не могут! Но они открывают мою дверь и тащат меня за локоть.

– Развернитесь.

Офицер толкает меня в спину. Я стою лицом к машине, он обыскивает меня. Прикусываю нижнюю губу, пытаясь сохранять спокойствие. Ради Сэма.

Затем я чувствую холодное прикосновение наручников на своих запястьях. Замок защелкивается. Я проглатываю крик и смотрю на Сэма. Офицер держит его за руку и что-то шепчет ему на ухо. Сэм начинает вертеть головой в поисках меня.

– Прости меня, – говорю я почти беззвучно. Закусив губу еще сильнее, я сдерживаю животный крик, который так и норовит вырваться у меня из груди.

Калифорния, 17 июля 1953 года

Боль внутри меня растет, как воздушный шарик, который наполняют воздухом до предела, пока он не лопнет. Я пытаюсь удерживать ее внутри, но она сжимает мои внутренности и перехватывает дыхание, упирается в сердце. Когда полицейская машина останавливается около участка и они выпускают меня наружу, я едва могу пошевелиться от боли. Согнувшись пополам, скованная наручниками, я поднимаюсь по лестнице. Иду по длинному коридору, свет флуоресцентных ламп ослепляет. Мы останавливаемся перед камерой. Несмотря на невыносимую боль, я поднимаю глаза и вижу, что за решеткой уже кто-то есть, женщина с потекшей тушью, размазанной по лицу, ее длинные голые ноги торчат из-под короткой джинсовой юбки.

Офицер расстегивает наручники, освобождая мои онемевшие руки. Я тут же обхватываю себя, надеясь унять боль. Скрип ключа в замке оглушает меня. Я захожу в камеру и падаю на бетонную скамью. Моей боли некуда деться. Шарик лопается. Меня бьет дрожь, я больше не могу сдерживать рыдания.

– Заткнись, нахер, поняла? – кричит мне женщина.

Но теперь эту разрушительную силу уже не остановить, мой плач становится все громче. Надеюсь, эта женщина ударит меня. Физическая боль все лучше, чем это. Я чувствую ее рядом с собой. Она подносит свое лицо вплотную к моему; мне в ноздри ударяет запах виски. Жду, что ее кулак коснется моего лица.

– Они упекут тебя в долбаную психушку, если будешь продолжать в том же духе, – шепчет она мне на ухо. – А оттуда ты уже точно не выберешься.

Лучше бы она меня ударила. Ее слова пугают меня. Я делаю глубокий вдох, стараясь набрать больше воздуха в легкие. Задерживаю дыхание и заставляю себя успокоиться.

Она возвращается на другой конец камеры. Я подтягиваю ноги на скамейку, прижимаю их к себе и лежу так, в позе эмбриона, стараясь отчистить свои мысли. Начну думать – снова заплачу.

– Что же такого плохого случилось? Что ты натворила? Убила мужа?

Она хихикает, будто сказала что-то забавное.

Я не могу найти слов, чтобы объяснить ей, что сделала.

– Хочешь знать, почему я здесь?

Я еще сильнее сжимаюсь, не издавая ни звука.

– Потому что я продавала кое-что, что по праву мое. Как это, нахрен, тебе нравится? Готова поспорить, ты сотворила что похуже. Бог не особо расщедрился мне на мозги, но он подарил мне сиськи, ноги и отличную задницу. Надо пользоваться тем, что имеешь, а? Ну некому за мной присмотреть, и что мне делать теперь? Лечь и сдохнуть?

Она встает, ее шаги все ближе. Затем я чувствую руку на своей голове.

– Что-то тебе совсем плохо, а?

Мне кажется, будто меня накрыли свинцовым одеялом. Все такое тяжелое. Я закрываю глаза и позволяю себе провалиться в забытье.

Следующее, что я помню, это как кто-то поворачивает ключ в замке. Внутрь заходят офицер и женщина в белом медицинском халате.

– Вставайте, миссис Боу-Чемпс.

Голос офицера звучит строго.

Я смотрю на женщину и снова на него. Их лица выглядят безучастно. Меня охватывает ужас. Они собираются посадить меня в тюрьму?

Я знаю, что должна сохранять спокойствие, должна казаться compos mentis. Медленно спускаю ноги со скамейки. Я покачиваюсь, когда пытаюсь встать, поэтому медленно поднимаюсь со скамейки. Замечаю, что проститутка заснула сидя, и ее голова свисает под неестественным углом. Я бы хотела подвинуть ее, чтобы ей было удобнее, но я не осмеливаюсь дотронуться до нее. Вместо этого я выхожу из камеры вслед за полицейским и женщиной.

Мы идем по коридору и останавливаемся перед небольшим кабинетом почти в самом его конце, с левой стороны.

– Где Сэм? – Я обещала себе, что подожду с этим вопросом; что я сделаю все, чтобы казаться спокойной и собранной, но я должна знать.

– Мы объясним вам все в комнате для допросов, миссис Боу-Чемпс.

Когда мы заходим внутрь, они садятся с одной стороны стола и жестом указывают мне сесть с противоположной. Я бросаю взгляд на пластиковый стул и вдруг чувствую необходимость сходить в туалет. Я не позволяю себе произнести ни слова, осознавая, что мое отчаяние только сделает их еще более жестокими.

– Миссис Боу-Чемпс, – начинает полицейский.

Я смотрю на него. Жду.

– То, что вы сделали, было безответственным и глупым…

– Где Сэм? Он в порядке?