Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад - Роберт М. Вегнер

– Когда я обо всем узнал, то сделал что должно. Собрал несколько приятелей и поехал по следу наемников, что гнались за моим братом. Мы добралсь до них чуть ли не в последний момент. Потом мы совершили налет на Андурен, где сидел мой второй брат, раненый. Кто-то об этом слышал?

Раздались бормотания, и, что странно, в большинстве из них звучало нечто вроде одобрения.

– В восемь лошадей мы подъехали под тюрьму, и прежде чем кто-то понял, что и к чему, мы уже гнали в степи. Так вот, ни с того ни с сего, я сделался вожаком дикой банды. Встреться мы тогда, чаардан порубил бы нас на куски. Но возврата уже не было, по крайней мере так я думал, – и началась жизнь бандита. Сперва… сперва я пытался сам делать вид, что это лишь месть за обиды семье. Мы нападали на караваны той гильдии, которая заняла наши земли, уничтожали все, что носило ее знак, захватывали их стада и табуны. Но потом их фургоны начали ездить в группах по двадцать или тридцать, к тому же в окружении с полсотни конных, а потому мы и шанса не имели на них напасть. Тогда я нанял еще людей, но эти не желали сражаться только ради мести. Хотели добычи, коней, вина и женщин. Потому, чтобы удержать их при себе, мы то захватывали табун, невесть кому принадлежащий, то нападали на одинокий фургон или своевольничали в лежащем на отшибе сельце. Так, шаг за шагом, я превращался в конного бандюка, дикого главаря. Держал я людей на коротком поводке, по-военному: никаких насилий, никаких убийств ради удовольствия, дисциплина и послушание. Взамен я вызволял их из проблем, которые смели бы с лица земли любую другую банду. Напоминало это мне старые добрые времена, когда мы атаковали се-кохландийцев, вот только теперь нападали мы на своих. Три года уходили мы от облав, били, где нас не ждали, натягивали нос армии, купеческим гильдиям, закону. Месть ушла в забытье, важны стали лишь слава, гордыня и веселая жизнь. Это было словно игра, я нашел себя в ней – а может, и потерял, да так сильно, что даже смерть братьев, погибших в одной из стычек, не слишком меня расстроила. – Кошкодур глянул на огонек лампадки, им удерживаемой. – Звался я тогда Аэрус Бланковик.

Растущий вот уже несколько минут шум взорвался гомоном. Бланковик? Тот самый Бланковик? Черный Бланковик?

– Наконец я столкнулся с лучшим, чем я. С лучшим среди всех. – Бывший бандит взглянул на командира чаардана. – Услышь я раньше, что Генно Ласкольник вернулся на восток, распустил бы банду и попытался сбежать куда-нибудь в другое место, пусть и на противоположную сторону империи. Но я не услышал… и мы попали в облаву, которую вел кха-дар. Каждая моя хитрость была впустую, всякий фокус оказывался не ценнее дерьма. Мы убегали три дня и три ночи, но погоня не отставала. Полупанцирная хоругвь отрезала нас от реки, а потому мы не могли даже сбежать на ту сторону границы, хотя и это, полагаю, не много бы нам дало. Наконец наутро четвертого дня они до нас добрались – в миг, когда я отдал приказ, чтобы каждый пытался спастись самостоятельно. Это был короткий бой, из тридцати моих людей выжили восемь. Некоторые служат со мной до сих пор.

Гомон и взгляды, бросаемые отовсюду. Кайлеан легонько улыбнулась.

– Я уже приготовился призвать льва и подняться на последний бой, когда появился он, – Кошкодур кивнул на Ласкольника, – и я сразу понял, почему нам ничего не удалось. И тут же возвратились старые воспоминания. Я едва не отсалютовал ему. А он узнал меня, даже не удивился, а потом задал вопрос, я задал ему ответный, то, что он произнес, мне понравилось, и вот я до сих пор езжу по степям.

Он улыбнулся выжидающе. Но, согласно обычаю, никто не промолвил и слова, пока не раздалась соответствующая формула.

– Хотите знать, какой вопрос он задал? Ласкольник спросил, буду ли я ездить для него. Я спросил, что станет с моими людьми. Как он сказал мне позже, это был ответ, который он и хотел услышать. Если бы тогда я не поинтересовался судьбою своих товарищей, он бы приказал убить меня на месте, словно бешеную собаку. И, может, это ему даже удалось бы.

Он осмотрелся, а глаза его внезапно потемнели, будто вечернее небо:

– Я – Двусущный, таким я родился, и никому до такого не может быть дела. Кха-дар об этом знает, знал он об этом уже во время войны. Империя не одобряет подобных умений. И никогда не одобряла, но я не знаю, почему так, поскольку двусущность не опасней призывания демонов или духов, что Кодекс также запрещает, но и не преследует с таким рвением. Моя мать некогда рассказывала мне, что, когда я родился, ее посетило видение большой львицы, которая вошла в комнату и родила львенка. В тот самый миг, когда и я пришел в мир. И с той поры, как исполнилось мне двенадцать, я ощущаю этого льва, сильного вин-неро, что движется рядом со мной. Порой мне снятся сны о мире, где нет людей, а есть лишь львы, серны, олени и буйволы. И я знаю, что он порой видит сны обо мне, о скачке верхом, о рубке саблей. Я… я не изменяюсь в своей сущности, я всего лишь меняюсь с ним местами. Он переходит в наш мир, а я – в его. Тогда… тогда я становлюсь человеком в теле льва или львом с человеческой душою, а где-то там, по той стороне Всевещности, находится лев в теле человека или человек с душой льва. Это опасно – и там, и здесь. Особенно там. Лев в теле человека среди других львов. Я когда-то видел сон об этом, о бегстве, поисках укрытия от братьев, о лишающем ума ужасе. Это нечестная замена, потому я редко ею пользуюсь. Но порой – приходится.

Он вдохнул поглубже, словно только что сбросил с себя невыносимую тяжесть:

– Вот моя заслуга.

* * *

Как она и предвидела, ущелье, которым они ехали, начало расширяться. Стены раздались в стороны, вставали не столь отвесно, поросшие порой не только мхом, но и травами и малыми кустами.

– Согласно рассказам Ласкольника, дорога будет теперь расширяться и вести в долину, в конце которой и стоит змок.

– Я знаю, Кайлеан. – Кошкодур уже успел прийти в себя от первого впечатления. – Поправь меня, если я ошибаюсь, но долина – это что-то вроде дыры между скалами?

– Более-менее. Точно так же, как конь – это кошка с копытами.

– Умняшка.

* * *

– Вот моя заслуга.

Эти первые слова, это почти магическое признание вырвалось из ее уст почти наперекор ей самой. Раскрытие шло по кругу, и она хотела его избежать, но не могла. Конечно же, иное решение существовало, она могла погасить свой огонь, повернуться и выйти в ночь. Никто бы не попытался ее задержать, никто не сказал бы и слова. Она просто перестала бы быть частью чаардана.

– Меня зовут Кайлеан-анн-Алеван, и это мои настоящие имя и фамилия. Я меекханка чистой крови, почти как кобылка с родословной. Происхожу я с севера, из Олекадов, но семья моя родом из центральных провинций…

Теперь она поняла, что дает удерживаемая в руках свечка. Она засмотрелась на танцующий на кончике фитиля огонек, и внезапно, не пойми как, огонек этот сделался центром ее мира. Не существовало ничего другого: конюшни, товарищей из чаардана, прочих огоньков – была лишь она и пламя, удерживаемое ею в руке. Это ему она исповедовалась.