Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад - Роберт М. Вегнер

– После выигранной битвы за Меекхан на меня обрушились все почести, какие только могут обрушиться на человека. Доныне надлежит мне привилегия обращаться к императору по имени и в любой момент, когда только я пожелаю. Конечно, это не считая золота, земель и титулов. – Ласкольник замолк, и казалось, что, засмотревшись на пламя, он видит старые дни, чудесные почести в столице, приемы и парады в свою честь. – Вот моя заслуга. Первые послевоенные годы я был в Новом Меекхане одним из наиболее важных людей. Мужчины старались заполучить меня за свой стол, женщины – в постель. У меня было… у меня есть имение под городом, в котором стоит дворец, весь из мрамора и алебастра, занимая место с четверть Лифрева. А на виноградниках, что растут на холмах вокруг, можно выстроить хоть и с полсотни таких городков. Я разводил лошадей, которые должны были бегать быстрее ветра, и – волосами Лааль клянусь – мне это удавалось. Пять лет кряду мои кобылки занимали первые места в Больших императорских гонках, я был славен, богат и силен. Но я не меекханской крови, а императорский двор – это место развлечений для скучающих аристократов из Совета Первых. Для них я должен был стать лишь пешкой или, в лучшем случае, малозначимой фигурой, диким варваром, который временно вкрался в милость императора. – Кха-дар странно улыбнулся, обнажив зубы, словно волк. – Вот моя заслуга. Я дал втянуть себя в интриги при дворе, помог выследить и покарать заговорщиков, которые желали добыть для себя новые привилегии. И заплатил за это. На шестой год, сразу перед Императорскими гонками, кто-то отравил трех моих лучших беговых лошадей. Потом кто-то распустил среди наемных работников сплетню, будто я служу Нежеланным и приношу жертвы из людей, и тогда половина винограда сгнила, поскольку никто не хотел его собирать. Позже мне попытались подбросить компрометирующие документы. А потом – хотели обвинить в насилии.

Он снова блеснул дикой ухмылкой и замолчал. Потом, все еще всматриваясь в огонек, продолжил рассказ:

– Я нашел человека, которому поручили отравить моих лошадей, а поскольку это оказалась княгиня высокого рода, я вызвал на поединок ее старшего сына и убил его. Потом вспомнил, что у нее есть еще пара сыновей, которые не смогут отказать мне в сатисфакции. Так я превратил обычного врага во врага смертельного. Для работы на винограднике я приглашал людей с дальних сторон, щедро им приплачивая. Компрометирующие бумаги я показал имперским Крысам, а они на раз-два нашли того, кто их сварганил. Семью девушки, что хотела обвинить меня в насилии, я приказал поставить перед имперскими ясновидцами. Больше я о ней не слышал. Вот моя заслуга.

Впервые Ласкольник отвел взгляд от свечи и осмотрелся вокруг. Это он приказал им встать с огнем в руке в самую длинную ночь зимы, когда в заснеженных степях буйствуют морозные вихри. Кайлеан не до конца понимала зачем, однако даже слепец заметил бы: что-то происходит.

Со смерти тетушки, со времени неудачной попытки похищения, Ласкольник ни разу не появлялся нигде в одиночку. Его всегда сопровождали несколько человек. Между Лифревом и окрестными заставами начали курсировать многочисленные гонцы, гости из дальних регионов империи приезжали с просьбами о встрече с генералом, а поблизости от города постоянно кружила одна из сотен. Теперь, чтобы схватить или убить Ласкольника, понадобился бы десяток вооруженных людей.

Чаардан тоже трудился. Она и сама ездила с письмами в самые разные места: на военные заставы, в города-лагеря Фургонщиков, к верданно, к странным людям, которых она ни за что бы не стала подозревать в знакомстве с кха-даром. И она все больше раздражалась. Ласкольник и словом не выдал, что именно он узнал от неудавшегося похитителя, ее семья в один прекрасный день собралась и переехала в Манделлен, Бердеф появлялся и исчезал, когда хотел. Она ощущала себя словно кусок деревяшки, попавший в ручей и теперь несущийся в неизвестность.

А потом легли снега, и в несколько дней все замерло. С месяц все сидели на месте и кисли в предположениях. А это никогда не обещало ничего хорошего.

Ласкольник продолжил:

– Следующие десять лет я развлекался в столице как один из Совета Первых. Я обрел союзников по интригам, увеличил число врагов, отдавших бы половину состояния, только бы меня уничтожить. Но, пока армия стеной стояла за меня, а император принимал меня днем и ночью, я оставался слишком крепким орешком. И мне это было по нраву. Власть, унижение врагов, награда лояльным людям, взгляды и шепотки, когда я шел коридорами императорского дворца. И мысли – это я, варвар из восточных степей, ублюдок, не знающий собственного отца, хожу в шелках и бархате по полам из алебастра, а вы сгибаете выи, сукины дети, – закончил он сквозь стиснутые зубы. – И случилось так, что женщина, которая некогда приказала отравить моих лошадей и сына которой я убил, потеряла и двух остальных. Я не имел к их смерти никакого отношения, на сей раз это была не моя игра, но, когда последний из ее сыновей погиб, заколотый стилетами наемных убийц, она повстречала меня в коридорах и проговорила: «Ты такой же, как и мы. Мы выиграли, генерал Ласкольник».

Кайлеан посмотрела на окружающие его лица. Все выглядели заинтересованными рассказом командира, словно слушали его впервые. Даже те, кто ездил в его чаардане с самого начала.

– Помню, что, услышав эти слова, я остановился как вкопанный и некоторое время не мог и с места сдвинуться. Бормотание старой, сломанной женщины в траурном платье, без малого обезумевшей от боли, не могло ничего значить, однако я почувствовал себя так, словно меня стеганули кнутом по спине. Я подошел к ближайшему зеркалу и взглянул в лицо чужаку. Гладковыбритому, с напомаженными, модно обсыпанными золотой пылью волосами, в бархатном кафтане и вышитом шелковом плаще. Чужаку, которого я не узнавал. Глаза, словно кусочки стекла, твердые, безжалостные и холодные: были это глаза кого-то, кому я не доверил бы и обрезанного орга. Передо мной стоял один из тех, кого я некогда презирал, – интриган и дворянин. И правда такова: я сбежал из столицы не от интриганов, которые против меня злоумышляли, но от тех интриг, чьим творцом был я сам. Я сбежал от чужака в зеркале.

Кха-дар склонил голову, прикрыл глаза. Некоторое время казалось, что он уже не отзовется.

– Закончим позже, если позволите. Я открыл, я же и закрою исповедь пламени.

* * *

Мост походил на большинство меекханских мостов. Был шириной с дорогу, имел четыре опоры и арки высотой в пять футов. Собственно, все мосты, по которым они проезжали по дороге, выглядели почти одинаково, различались лишь числом опор – в самом длинном из них насчитывалось восемнадцать. Плиты для этого моста могли вырубить и обработать в каменоломнях, расположенных за сотни миль, а после привезти на место и сложить. Возникни необходимость, их могли использовать для сооружения моста в любой части Меекхана. Имперские инженеры уже давно пришли к выводу, что унификация построек – путь к успеху.

– Ну ладно, кто спустится со мной к реке?

– Ты называешь это рекою, Кайлеан? Да моя струя отсюда добъет до другого берега. Зачем здесь вообще строить мост?

Кошкодур был прав. Малава текла, или, скорее, сочилась, по дну неглубокой долинки и позволяла переехать на другой берег, не замочив коню брюха. Поток не превышал шагов двадцати в ширину, и только одна опора моста торчала посредине реки, остальные стояли на сухой почве. К тому же спуск к воде был широким и удобным и, что самое важное, выглядел безопасным. Засыпанный галькой берег гарантировал, что животные не застрянут в грязи. Дагена похлопала коня по шее.