Агент сыскной полиции - Ирина Мельникова

— Чем они меня опоили, Федор Михайлович?

— А это тебе еще один урок, Алешка, — вздохнул Тартищев и достал из сейфа плоскую фляжку Фейгина. — Никогда не пей на задании, а то ведь и без головы остаться немудрено. — Он плеснул несколько капель себе на руку и быстро растер их между ладонями.

Понюхал и пояснил:

— На белене водку настаивали.

Твое счастье, что мало хлебнул, а то ведь и в могилевскую можно сыграть… Они наверняка так и задумали, чтоб от ненужного свидетеля после ограбления избавиться, тем более полицейского. Вот и столкнул тебя еврейчик прямо под копыта… — Он помотал фляжкой, взбалтывая ее содержимое, еще раз понюхал и удовлетворенно произнес:

— Точно на белене, а еще, бывает, на чертополохе выдерживают, а пиво, я уже как-то тебе говорил, чаще на табаке или на окурках, чтобы с ног свалить… — Он вновь вернул фляжку в сейф и подмигнул Алексею:

— Держись, сынку, не стоит эта тварь того, чтобы из-за нее сопли на палец мотать.

— Вы слишком плохо обо мне думаете, — огрызнулся Алексей и смело посмотрел в глаза Завадской, возникшей на пороге кабинета Тартищева в сопровождении Вавилова и казака конвойной команды.

Пышные рыжие волосы свалялись и сейчас больше походили на паклю, которой состоятельные хозяева затыкают щели между бревнами, чтобы лютые сибирские морозы не выстудили избу. Глаза казались еще более глубокими и огромными на иссиня-бледном лице. Завадская то и дело облизывала губы, и мускулы на ее лице судорожно вздрагивали всякий раз, когда ей приходилось выталкивать кончик языка наружу, видимо, он прилипал к зубам.

Она волновалась, но старательно изображала, насколько ей безразлично, где она сейчас находится и кто сидит напротив нее за столом, обитым зеленым сукном.

И только этот кончик языка, торопливо скользящий по губам, эти нервные гримасы и странный, словно отблеск затухающей лампады, огонек в глазах с узкими, как у кошки, зрачками выдавали ее. И, взглянув на Тартищева, который полупрезртельно-полунасмешливо наблюдал за ее попытками сохранить достойный вид, Завадская поняла, что он догадывается об этих попытках. И тогда она высокомерно подняла голову, намеренно обошла Алексея взглядом и спросила:

— Чему обязана, господа?

— Вы, Завадская, напрасно корчите из себя знатную дамочку, — поморщился Тартищев, — я б на вашем месте поостерегся вести себя подобным образом.

Для меня одинаково, что Семка-колодник с рваной ноздрей, что вы, дочь польского шляхтича, которому все отрадно, коль России накладно.

— Не смейте трогать моего отца! — с расстановкой и сквозь зубы произнесла Завадская. — Вы его мизинца не стоите!

— О, упаси, господь! — воздел руки к небу Тартищев. — Кому он нужен, ваш папенька?

Завадская не ответила на этот почти риторический вопрос, лишь окинула Тартищева мрачным взглядом, кивнула на Алексея и процедила — Уберите этого юного провокатора! Иначе ничего говорить не буду!

— Этот провокатор тебя от уркагана спас, а ты лаешься! — почти миролюбиво произнес из своего угла Вавилов и поинтересовался:

— Ты хотя бы представляешь, что тебя теперь ожидает?

— Не смейте говорить мне «ты»! — почти прошипела Завадская, отвернулась от Вавилова и с ненавистью посмотрела на Тартищева. — Уберите своих сбиров[46]! Я требую, чтобы их здесь не было!

— Прекратите, голубушка, сюда вы прибыли не по собственной охоте, — Тартищев задумчиво постучал пальцами по столу, — и мне решать, кто должен находиться здесь при вашем допросе. — И приказал Алексею:

— Будешь вести протокол.

Алексей занял место за боковым столиком, разложил бумаги, проверил перо и заглянул в чернильницу.

— Итак, — Тартищев вышел из-за стола и, заложив руки за спину, прошелся взад-вперед по кабинету.

Остановился, оперся кулаком о столешницу и, сверху вниз посмотрев на Завадскую, повторил:

— Итак, начнем с того, каким образом вам удалось не только улизнуть с каторги, но и прожить более трех месяцев в Североеланске? Учтите, бессмысленное запирательство только усугубит ваше положение. Следствие по вашему делу излишне затянется, а в нашем остроге, сами понимаете, не слишком подходящие условия для страдающих чахоткой.

— Можно подумать, вы меня отправите лечиться на Лазурный берег, — ухмыльнулась Завадская. — В Таре еще худшие условия, чем в вашей тюрьме. Здесь, по крайней мере, гнус не допекает и вода не гнилая…

— Ас чего вы, голубушка, решили, что вас вернут в Тару? — вежливо осведомился Тартищев. — Учитывая тяжесть содеянных вами преступлений, судить вас будут не иначе как военным судом.

— Вы желаете меня запугать? — не менее вежливо справилась Завадская. — Вы, Тартищев, столь же низкий и подлый негодяй, как и все ваше окружение. — Она метнула гневный взгляд в сторону Алексея. — Мелкие, никчемные душонки! Вы держите народ за горло мерзкими лапами и не даете ему вздохнуть свободно! Вы топчете его своими сапожищами, не позволяете подняться из грязи, давите любые проявления инакомыслия! — Лицо Завадской пошло красными пятнами, и она нервно прижала платочек к груди.

— Я не собираюсь вступать с вами в никчемные споры, — сухо прервал ее Тартищев, — но, насколько я понимаю, все ваши хождения в народ закончились полнейшим провалом. Народ, который, как вы выражаетесь, мы исправно втаптываем в грязь и душим неимоверно, ваш светлые идеи не воспринял и, что достоверно известно, некоторым вашим агитаторам не только изрядно накостылял по шее, но и сдал их в полицию…

Алексей быстро переглянулся с Вавиловым. Чрезмерная любезность Тартищева ничего хорошего не сулила. Из своего небольшого опыта он знал, что подобное благолепие — всего лишь затишье перед бурей.

И она непременно грянет, стоит Завадской переступить ту неведомую грань, которая отделяет здравомыслие от безрассудства.

— Советую вам не запираться, — продолжал тем временем Тартищев, не спуская тяжелого, исподлобья взгляда с Завадской. И та не выдержала, заерзала на стуле, затем поднесла платочек к губам и несколько раз кашлянула. — Ваши правдивые показания, несомненно, учтут в суде, но, если честно, они уже не имеют никакого значения, потому как ваши соучастники Мамонтов и Фейгин под давлением неоспоримых улик уже сознались в содеянных преступлениях. Ограбления, взрывы, убийства… Напрямую вы не убивали, Завадская, если не считать санкт-петербургского покушения, но вы были организатором всех этих адских замыслов, предводителем шайки воров и убийц. У вас извращенный и хитрый ум! И вы не женщина! Вы хладнокровная и жестокая убийца! — Завадская попыталась что-то сказать и слегка приподнялась на стуле. — Сидеть! — рявкнул вдруг Тартищев и хлопнул ладонью по зеленому сукну так, что подпрыгнуло пресс-папье. — Вы самая обыкновенная уголовница, и нечего мне парить мозги красивыми словами. Преступление — всегда преступление, даже если оно совершается ради благих целей!