Агент сыскной полиции - Ирина Мельникова

— Что ж вы так обмишурились, Федор Михайлович? — пробормотал Ольховский, наблюдая, как труп укладывают на носилки.

— И на старуху бывает проруха, — развел руками Тартищев и, уже не таясь, спросил у вернувшегося Корнеева:

— Ну что, был саквояж?

— Никак нет, — ответил агент, — по крайней мере, когда пролетку достали, рядом с Калошем его не обнаружили.

— Выходит, тот, кто убил Калоша, прибрал к рукам и саквояж, — задумчиво произнес Тартищев и посмотрел поверх головы Корнеева. — Смотри-ка, Иван!

Он быстрым шагом направился навстречу Вавилову, почти бегом спускавшемуся по начинающему подсыхать склону.

— Ну что там? — спросил Тартищев взволнованно. — Что с Лизой?

Вавилов виновато посмотрел на него.

— Пока ничего! — И торопливо добавил:

— Она в цирке не появлялась! Я точно все разузнал. — И отвел глаза. — Партнерша Калоша Рита Адамини тоже исчезла. И говорят, накануне отъезда труппы из города.

Меблированная комната, где она проживает, на замке, и если она съехала, то куда, никто не знает. В цирке она уже три дня не появлялась. Калош сказал директору, что она якобы ногу подвернула. А хозяин комнат пояснил, что видел ее позавчера в последний раз, бегала по лестнице в свой номер вверх-вниз как ни в чем не бывало.

— Ну хоть какие-то новости, — сказал глухо Тартищев и, сняв с головы фуражку, протер голову носовым платком. Потом посмотрел на возникшие в небе кучевые облака. — Опять солнце палит, к вечеру точно дождь будет.

— Чем прикажете заняться? — спросил Вавилов.

Тартищев оглянулся на Лямпе и Ольховского.

Жандарм, судя по выражению лица, что-то выговаривал Ольховскому, и, кажется, не совсем вежливо. Тот стоял понурив голову, бросая в ответ короткие фразы.

Видно, пытался оправдаться.

— Милые бранятся, только тешатся, — усмехнулся Тартищев, но на своих агентов посмотрел серьезно. — Ты, Иван, займись Мамонтовым, а Поляков и Корнеев… — Он вдруг замолчал и побледнел, устремив взгляд за их спины. Агенты, как по команде, обернулись. Не разбирая дороги, вниз по склону летела растрепанная, без шляпки, вся в копоти и саже Лиза Тартищева, а за ней, подобрав пышные юбки, едва поспевала Анастасия Васильевна Синицына в зеленой бархатной амазонке и с хлыстом в руках.

Тартищев сердито чертыхнулся и произнес севшим от волнения голосом:

— Господи, Лизка! Отыскалась пропажа!..

И в этот момент Алексей ухватил боковым зрением полный ужаса взгляд Ольховского, устремленный на Лизу. Начальник охранного отделения отступил за спину Лямпе и растерянно завертел головой по сторонам, словно искал более надежное укрытие…

Лиза тараном прошла сквозь оцепление жандармов и, подхватив под локти Ольховского, оттеснила его к пролетке, возле которой двое санитаров укладывали тело Калоша на носилки. Девушка бросила взгляд на труп, судорожно всхлипнула и, неожиданно размахнувшись, влепила пощечину начальнику охранного отделения.

Ольховский отпрянул от нее и, зацепившись ногой за носилки, непременно свалился бы на труп, если бы один из санитаров не удержал его, ухватив за плечо и оторвав при этом погон.

— Лиза! — рявкнул Тартищев и устремился было к дочери, но Анастасия Васильевна удержала его за руку и приказала:

— Стойте, Федор Михайлович! Лиза знает, что делает!

Ольховский тем временем оттолкнул Лизу от себя, и теперь они стояли друг против друга, как два петуха, только что отведавшие шпор противника: Лиза — сжав кулаки, а Бронислав Карлович — отдуваясь и норовя пристроить погон на прежнее место.

— Вы мерзавец! — звонко выкрикнула Лиза и сделала шаг в сторону Ольховского. — Вы гадкий и противный! Вы… — Она опять всхлипнула и продолжала с еще большим гневом:

— Это вы заперли меня в этой мерзкой сторожке! Я чуть не сгорела по вашей милости! — Она вытерла глаза кулаком, отчего на лице появилась жирная черная полоса, и заплакала навзрыд. Потом опустилась на колени перед мертвым Калошем и, подняв голову на Ольховского, опять выкрикнула:

— Это вы его убили, Бронислав Карлович!

— Что ты мелешь, дура? — Ольховский пришел в себя и, окинув девушку брезгливым взглядом, процедил, почти не разжимая губ:

— Поезжай домой, выпей брому, истеричка! — И взглянул поверх ее головы на Тартищева. — Что вы, надворный советник, застыли пнем! Забирайте свою дочь и везите домой, пока я не принял действенные меры!

Лиза вновь вскочила на ноги и обратила свой взор на ошеломленного Лямпе.

— Александр Георгиевич, немедленно арестуйте его, — она ткнула пальцем в сторону Ольховского, — это он похитил меня, когда я приехала вчера в цирк.

Обманом посадил в свой экипаж и увез в лес. Негодяй! — топнула она в ярости ногой. — Рот мне какой-то тряпкой заткнул, руки связал!..

— Постойте, постойте, Елизавета Федоровна, — недовольно скривился Лямпе, — охолоните чуток, увезли вас из цирка ради общего блага, иначе вы таких бы дел натворили…

Неожиданная реплика жандарма заставила Алексея перевести дыхание. И он сообразил, что застыл с открытым ртом с той секунды, как увидел Лизу на откосе. Он бросил быстрый взгляд на стоящего рядом Вавилова, узрел ли Иван, с каким дурацким видом он наблюдает за творящимся на берегу безобразием. Но тот уставился на Лизу с гораздо большим изумлением и тоже с открытым ртом. Алексей успокоился и оглянулся на Тартищева. Синицына продолжала удерживать его за локоть.

— Отпустите меня, — сказал он сердито и, выдернув руку из ее ладоней, направился к Лямпе. Остановившись напротив жандарма, Тартищев сцепил пальцы за спиной и подчеркнуто спокойно произнес:

— Извольте объяснить, господин штаб-офицер, ради какого общего блага произошло похищение моей дочери?

Маленькие глазки Лямпе трусливо забегали. Усы встопорщились, а лицо пошло багровыми пятнами. Он словно сжался в комок и, оглянувшись на Ольховского, торопливо, сквозь зубы попросил:

— Ради бога, Федор Михайлович! Я вас умоляю, увозите Лизу! Я вам все объясню в управлении. — Он пробежался мгновенным взглядом по склону, где количество зевак основательно увеличилось, и добавил:

— Вы ведь не хотите, чтобы нам перемывали кости?

Зачем вам скандал? — И повторил:

— Умоляю вас, срочно увозите Лизу. Нам пришлось пойти на такие меры, чтобы не сорвать операцию…

Он произнес еще несколько фраз уже шепотом, отчего Тартищев побагровел и подошел к Лизе, опустившейся на колени перед носилками. Продолжая всхлипывать, девушка то и дело проводила ладонью по щекам, размазывая слезы вперемешку с копотью.

Склонившись к дочери, Федор Михайлович мягко обнял ее за плечи, помог подняться и молча повел по набережной, потом вверх по склону, к видневшемуся чуть дальше арки экипажу с привязанной к нему серой в яблоках лошадью.