Ниязбек - Юлия Латынина

Ваха очнулся в тюремной больнице. Он выжил чудом. Кроме него, из захватчиков остался в живых только парень по имени Шапи да сидевший на цепи тат.

Тут-то и наступили черные дни. Майор ФСБ Шеболев совершил подвиг, но он и постарался выжать из него все и еще немножко. Ни Шеболева, ни его начальников не устраивал теракт, совершенный по пьяни. За предотвращение такого теракта нельзя было получить Героя России, а Шеболеву хотелось Героя России. В крайнем случае он был согласен на «За заслуги перед Отечеством».

Кроме этого, Ваха был из очень богатой семьи. Его отец был ректором Первого медицинского института, и он готов был вытащить сына за любые деньги.

Ваху, Шапи и тата (которого тоже, на его несчастье, причислили к террористам) били смертным боем. Покорный тат во всем признавался, но его били все равно. От Вахи требовали признаний в связи с Басаевым и имен сообщников. Ваха отказывался.

Его привязали к кровати с проволочной сеткой и стали пускать через сетку электрический ток. Ваха ни в чем не признавался.

Ему надевали на голову противогаз и пережимали шланг, пока он не терял сознание. Ваха ни в чем не признавался.

И все время, пока велось следствие, майор Шеболев регулярно навещал семью Вахи и получал у нее деньги. Сначала он получил сто тысяч за то, чтобы Ваху не пытали, а когда слухи о том, что происходит с Вахой, дошли до семьи, Шеболев сказал, что Ваху забрали федеральные чекисты. Потом он получил пятьсот тысяч, чтобы договориться с федеральными чекистами, но сказал, что потратил их на то, чтобы федералы не тронули семью Вахи. А потом он получил восемьсот тысяч за то, чтобы устроить Вахе побег, и исполнителей побега поймали с поличным.

После побега Ваху посадили в карцер, где пол на полметра был залит водой вместе с какими-то химикатами, и когда утром его вынули из карцера, на его ногах до колен не было кожи, а легкие были обожжены изнутри. После этого Ваха потребовал встречи с Шеболевым, и Шеболев пришел на встречу с двумя новенькими звездочками на погонах.

– Что ж ты делаешь, сука, – сказал Ваха Шеболеву, – ведь твоя жена – троюродная сестра Шапи! Мы же на одних свадьбах из одной миски хинкал ели!

– Мы и сейчас на одной свадьбе, – ответил Шеболев, – только я на этой свадьбе гость, а ты – хинкал в миске.

Организатор захвата самолета чеченец Ваха Арсаев получил двадцать лет; тат Ахмед и табасаранец Шапи – по восемнадцать. «Мне тридцать один, – сказал Ваха после суда, – и, когда я выйду на свободу, мне будет пятьдесят один. Если Шеболев будет жив, я его убью. Если он будет мертв, я убью его детей».

Вахе не пришлось ждать двадцати лет. По дороге в колонию он сбежал. Геннадий Шеболев понял намек и срочно перевелся в Новосибирск.

* * *

За время, прошедшее с захвата самолета, Ваха Арсаев стал совершенно другим человеком. Во-первых, он больше не считал тот захват пьяной глупостью. Он считал, что так было угодно Аллаху, пожелавшему обратить его на правильный путь.

Во-вторых, он не держал зла на тех, кто пытал его, чтобы просверлить дырки под новые звездочки. Он считал, что такова была кара за все его прежние грехи, как-то: винопитие, курение табака и распутство. Он считал особой милостью Аллаха то, что эта кара ждала его при жизни, а не после смерти.

В-третьих, Ваха знал, что он не отступится, пока хоть один неверный останется на земле Кавказа, и Вахе было совершенно все равно, кто этот неверный – мужчина ли, женщина ли, ребенок, подлец или приличный человек.

Ваха не отличал генерала Шеболева от любого другого русского, потому что, с точки зрения Вахи, то, что сделал с ним Шеболев восемь лет назад, сделал не Шеболев, а Аллах. А генерал был только слепым орудием Аллаха, который еще при жизни показал Вахе, что будут делать с неверными после смерти.

Это твердое убеждение не мешало Вахе продавать своих киллеров всем желающим и поддерживать контакты со всеми потенциальными клиентами, в том числе и с клиентом под названием ФСБ. Ваха полагал, что все, кого он убивает, все равно пособники шайтана и подлежат ликвидации в глазах Аллаха. Аллах настолько запорошил этим людям глаза, что они истребляли друг друга и платили за это деньгами, на которые можно было строить дорогу к Аллаху, ибо поистине – дорогу к Аллаху строят из тел его врагов.

* * *

Вахе нравился Ниязбек. Во-первых, Ниязбек был хорошим мусульманином. Ваха ни разу не слышал о том, чтобы Ниязбек пропустил время намаза, и Ваха знал, что Ниязбек каждый год оплачивает путь двумстам паломникам, собирающимся в Мекку. Во-вторых, Ниязбек был храбрым человеком, и этим он чрезвычайно напоминал Вахе себя самого до обращения. В-третьих, Ниязбек был врагом Аслановых, а Ваха считал президента Асланова пособником русских, сыном шайтана и мешком мерзости, гной из которого растекается по всей стране.

Но Ваха слишком хорошо видел все недостатки Ниязбека. Ниязбек водился с неверными; Ниязбек слушался официального муфтия; наконец, Ниязбек прямо нарушал слова Пророка, который сказал, что мусульмане не должны жить под властью неверных.

Слушая новости, Ваха не мог поверить своим ушам: Ниязбек не потребовал ничего кроме как отставки президента! Парламент, перемывающий косточки русским шайтанам, продолжал заседать под русским триколором!

Владиславу Панкову не понравилось, что из окон Дома на Холме свисали зеленые флаги. Вахе Арсаеву это тоже не нравилось. По его мнению, флаги должны были быть черные.

Ваха не держал на Ниязбека зла за ту перестрелку на улице Ленина. Если бы Ваха тогда не спал, перестрелки бы не было. Но Ваха спал, потому что так было угодно Аллаху. Если бы Ваха тогда не спал, Ниязбека сейчас не было бы в Доме на Холме. Теперь Ниязбек должен выбирать – либо стать воином Аллаха, либо погибнуть от предательства русских и тем самым еще больше отвратить народ от них.

К семи часам утра первые люди Вахи стали просачиваться в Дом на Холме. Их было немного по сравнению с толпой. Их было немного даже по сравнению с двумя сотнями вооруженных захватчиков. Но это были люди, давно жившие по ту сторону смерти. Даже если это не мешало им подрабатывать киллерами по найму.

* * *

Было девять часов утра, когда на стол Панкова легла очередная сводка. Толпа перед зданием Дома правительства разрослась до семи тысяч человек.

Федеральная трасса «Кавказ» была перекрыта вооруженной толпой у самой границы республики. Воздушное сообщение с Торби-калой было прервано. На единственной взлетной полосе аэродрома застрял двухмоторный «Ан-24». Замдиректора аэропорта, у которого так некстати стряслась неурядица с «Аном», был друг и родственник Ниязбека.

Очень похожая история приключилась на железной дороге. Там, по уже укоренившемуся обычаю, на границе с Кабардой рванул фугас, и ремонтники спешно восстанавливали пути, но вот восстановят ли их и когда, замначальника железной дороги по фамилии Бейбулатов (двоюродный брат Хизри Бейбулатова) сказать точно не мог.

Республика была фактически отрезана от остальной России. Послать в аэропорт «Альфу» и стащить «Ан» с полосы было, наверное, нетрудно. Но это означало объявление войны; проще было закрыть глаза и сделать вид, что ничего такого не происходит. «Ан» так «Ан», почему бы, благородные доны, «Ану» в разгар вооруженного мятежа не свалиться с полосы?