Матрица войны - Александр Проханов

– Ты благороден и красив, как английский лорд.

Он делал гимнастику, придерживался диеты, держал свои комнаты в безукоризненной чистоте. Промыл в коллекции бабочек запылившиеся стекла, и кабинет наполнился ослепительными первозданными цветами. Поджидая ее, он ставил в проигрыватель черный диск с фортепьянной музыкой Скарлатти. Слушал, любовался бабочками, и среди этой цветомузыки являлась мысль: он проживает сейчас самое важное, драгоценное время жизни, доставшееся ему не случайно, а по божественному разумению и промыслу.

В его отношении к ней присутствовала постоянная двойственность. Она была для него возлюбленной, которую он желал, которой гордился и восхищался, чувствуя над собой ее необременительное господство, духовное и физическое превосходство. И она была для него дочерью, о которой он неотступно заботился, тревожился о ее здоровье, о ее телесном и духовном благополучии. Развлекал ее, баловал, наставлял, боясь показаться скучным резонером. Непрерывно рассказывал ей о своих путешествиях, делился воспоминаниями, пугаясь ей наскучить, но испытывая неодолимую потребность вслух, в ее присутствии, еще раз пережить случавшееся, осмыслить прожитый век.

Он настаивал на том, чтобы она вновь поступала в университет. Искал знакомых на историческом факультете. Пытался через свои прежние связи выйти на историков и искусствоведов, которые могли бы стать для нее репетиторами. Купил ей два дорогих, роскошных альбома – «Живопись Босха» и «Русскую икону». Ждал случая вместе их просмотреть. Он тратил на нее деньги, радостно, не считая, транжиря свой небольшой скопившийся запас.

Днем они гуляли, изучали Москву, как огромную каменную книгу, перелистывая ее резные раскрашенные страницы. Например, однажды, сев в машину, они объехали все знаменитые московские памятники. Вдоль Тверской – Маяковскому, Горькому, Пушкину и Юрию Долгорукому. По бульварному кольцу – Тимирязеву, Гоголю, Есенину и Высоцкому. Клыковские – Жукову и святителям Кириллу и Мефодию. Восставшим рабочим – на Баррикадной. Особенно ее поразил памятник Достоевскому у старинных чахоточных клиник, стоявший среди густых деревьев, в больничном халате, с голым плечом, в ночных шлепанцах, словно он выскочил на ветер и дождь в приступе безумия.

В другой раз они объехали московские монастыри: Даниловский, Новодевичий, Донской, Андроников, Симонов, Крутицкое подворье, и, утомившись, отдыхали в Новоспасском монастыре, среди цветочных клумб, глядя на розовые стены, потупившихся проходивших мимо монахов, слушая медленные сочные звоны, словно душистые тяжелые копны опадали на землю с высокой растреллиевской колокольни.

Он показал ей Москву конструктивистскую, дома, похожие на военные корабли и танковые колонны, ворвавшиеся в хрупкий лепной мир ампирных особняков и церквей. Рабочие клубы имени Русакова и Зуева, клуб «Каучук», Академию Фрунзе, знаменитый дом Корбюзье, похожий на стеклянную лабораторию со множеством колб, пробирок и раструбов, строения братьев Весниных, Мельникова и Гельфрейха, напоминавшие эскадрильи инопланетных кораблей, ударивших в земную твердь и застывших своими гранями, призмами, иллюминаторами в известняках и ракушечниках мещанских домов, в церковных куполах, в аляповатых фасадах доходных домов.

Днем они путешествовали по Москве, вечером посещали театры и концерты, а к ночи он привозил ее к себе, и они доводили себя до обморока, до изнеможения, среди зеленоватых отсветов ночного дождя или жарких, врывавшихся в окно дуновений. В ней оставалось все меньше робости и неловкости, она становилась все женственней и смелей, с жадностью, ненасытностью овладевала любовным искусством, словно вычитывала о нем из какой-то неведомой рукописи, подглядывала на фризе древнего восточного храма. Она напоминала ему молодое, быстро созревавшее яблоко, набиравшее розовый сладкий налив.

Иногда, во время объятий, он подглядывал за ней, и его пугало быстро меняющееся выражение ее глаз. То радостно-круглых, разноцветных, сияющих. То узких и бешеных, без зрачков, с металлическим блеском под прикрытыми веками. То словно ослепших, остановившихся в смерти, залитых млечной безжизненной белизной. Или хохочущих, рысьих, сияющих в ночи, мерцающих зеленым свечением.

Свою машину он не держал в гараже, а оставлял во дворе под окнами, чтобы можно было среди ночи везти Дашу в Кусково, куда она звонила маме, затворившись в соседней комнате, что-то устало и насмешливо ей объясняя.

Он лежал на кушетке, в темноте, которая по углам все еще трепетала, звучала, была наполнена крохотными мерцающими осколками недавнего ослепительного взрыва. Даша сидела, подтянув к груди колени, обняв их длинными сцепленными пальцами, опустив на них подбородок. Ее волосы спадали вниз, до самого покрывала. Она смотрела, не мигая, круглыми, черными, тревожными глазами, и в том, как она сидела, было что-то испуганное, лесное, рожденное тьмой непроглядной чащи, плетением древесных ветвей.

– Ты знаешь, что будет затмение Солнца? – сказала она. – Я боюсь.

– Конца света? Всемирного потопа? – Он усмехнулся, желая над ней подшутить, но не было сил. Таинственно мерцала в углах комнаты тьма, словно воздух был полон легчайшего шелестящего электричества, светящихся частичек, оставшихся от ослепительной вспышки. – Пусть думают об этом астрономы и пожилые любопытные дамы.

– Мама покупает разные журналы и газеты. Там печатаются предсказания. Ожидают всяких бед. Половина людей может сойти с ума. Могут начаться войны. Могут утонуть корабли и упасть самолеты.

– Половина людей и так сошли с ума. Войны не прекращаются ни на день. А если смотреть телехронику, то уже давно все самолеты упали.

– Говорят, во время затмения Солнца выбрасываются на берег киты. У них случается помрачение, начинается тоска. Целыми стадами они выбрасываются на скалы.

– Им показывают передачи НТВ. Они не выдерживают и выбрасываются. Поверь, это не связано с Солнцем. – Он чувствовал, что она встревожена, хотел ее обнять, успокоить. Но слишком сладко было лежать, слышать, как шумит, подобно морской раковине, затихающий город и где-то высоко, над крышами, беззвучно мерцает. То ли голубоватая искра прошедшего ночного троллейбуса, то ли далекая гроза.

– Вчера шла к тебе, и на тротуаре, у нашего дома, появилось много новых трещинок. Отчего?.. И дерево, растущее на бульваре, где мы познакомились, пожелтело наполовину. Почему?.. Что-то должно случиться.

– Тротуар не ремонтировали, вот и потрескался. Дерево пожелтело, потому что скоро осень.

– Мама прочитала статью, где написано, что на Луне живут существа, как люди, только духи. Их видели космонавты, когда высаживались на Луне. Во время затмения, когда Луна находит на Солнце, эти лунные духи перелетают на Землю и творят зло.

– Твоя мама – таинственная женщина. В вашем роду были и остаются колдуньи. Литература, которую она читает, поддерживает в ней шаманские знания.

– Мне страшно.

Он протянул руку, погладил ей голову по теплым шелковым волосам, до плеча, до колена, чувствуя, как она качнулась, подалась к нему, желая прижаться.

– Я закопчу стеклышки, и мы пойдем с тобой смотреть затмение Солнца. Будет красиво, как в планетарии, и совсем не страшно. Там будет много зевак.