Великая сталинская империя - Юрий Фролов

Да, действительно, будь Сталин менее закомплексованным на классовой борьбе и категорическом неприятии империализма, СССР мог бы с успехом реализовать свой богатый накопленный политический капитал. Но тогда это был бы уже не Сталин с его диктаторской психологией и мировоззрением. Намного больше сторонников нашлось у таких грубых, не очень образованных идеологов, как начальник Совинформбюро С. А. Лозовский, который в мае 1946 года, когда отношения с союзниками стали заметно ухудшаться, самоуверенно заявил на совещании армейских пропагандистов-международников: «…битие определяет сознание, — с юморком расторопного вышибалы трактовал он политику уважения советской силы, — и то, что мы набили морду, это усвоено многими, и они начали представлять себе, что Советский Союз представляет силу, а силу всегда уважают, любят или не любят, это другой вопрос, но всегда уважают». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 870, л. 97–98).

Акции СССР на международной арене повысились бы благодаря симпатиям местного населения освобожденных стран Восточной Европы. И к 1946 году эти симпатии еще не угасли, поскольку еще не началась повальная социализация хозяйства с параллельным введением просоветских правоохранительных органов. Что же касается просоветских симпатий на Западе, то к началу 1946 года они заметно охладели вследствие активизации там антисоветской пропаганды, публикации достоверных данных о насилии и беспределе, творимых войсками и спецслужбами СССР на захваченных территориях. В западной агитации были и надуманные эпизоды, предвзятые оценки, искажение фактов, но было и начало правды о советской гнетущей действительности, которую освободители занесли в Восточную, более цивилизованную и демократическую по духу Европу.

Часть исследователей склонны считать, что все же инициаторами холодной войны были реакционные западные политики и идеологи, а советские оккупационные власти и сам Кремль в эти послевоенные месяцы находились в нерешительности по поводу определения основной пропагандистской стратегии и тактики. Факты беспредела, имевшие место в оккупационной зоне, можно было пресечь, будь на это только суровое слово Сталина. Но он многое в этом вопросе передоверил генералам-администраторам и НКВД, которые под фанфары победы занялись стяжательством и вывозом награбленного в СССР.

Обдумывая изменение настроения западной прессы в сторону конфронтации, многие советские идеологи считали, что это — следствие «страха реакционных кругов перед победоносным шествием социализма по Европе». А между тем антисоветские страхи с буржуазных верхов перекинулись на обывателей и предпринимателей. Причиной было массовое бегство с оккупированных Советами территорий представителей зажиточных слоев населения, в том числе и имущей интеллигенции. И вот в этом, абсолютно невыгодном исходе, были прежде всего повинны советские коменданты и политорганы с их классовой теорией, повальными обысками под предлогом поисков антисоветских элементов и фашистов, изъятием ценностей у буржуазии всех рангов.

Активное участие в этих «экспроприациях нового времени» принимали вооруженные представители левых сил, служившие проводниками и наводчиками для НКВД на оккупированных территориях. Известно немало фактов, когда изъятые ценности полностью не поступали в казну устанавливавшихся социалистических режимов, а каким-то (понятно каким. — Авт.) образом оказывались затем в СССР — и не только в госфонде, но и в частных коллекциях. Этот аспект поведения Советов был метко назван русской эмиграцией «воровским или экспроприаторским социализмом».

Интересна и другая версия по поводу не совсем дружелюбного отношения части западных изданий к СССР. Некоторые советские специалисты по международным отношениям считали это результатом «комплекса вины перед страной-победительницей». Вот как это точно трактовалось в докладной записке в ЦК об английской пропаганде: «Это реакция нечистой совести. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что далеко не все сделано, что можно и нужно было сделать. И для того, чтобы защитить себя от невыносимого сознания вины, бывшие друзья Советского Союза готовы поверить во все, что дало бы им основание полагать, что спасители гораздо «хуже», чем они сами». (РГАСПИ. ф. 17, оп. 128, д. 1006, л. 138, пишет Г. Беспалов — А. Панюшкину 25 окт. 1946 г).

Главное же в возникшей неуверенности советской пропаганды по отношению к Западу после окончания войны было в том, что СССР лишился в прессе и радио важного козыря — психологического эффекта от масштабных победоносных операций Советской Армии. Вот как в связи с этим излагал сложившуюся ситуацию представитель Совинформбюро в Лондоне С. Ростовский, он же — Эрнст Генри: «Если во время войны основным советским пропагандистом в Англии была Красная Армия, на танках которой двигалось и широко разглашалось советское слово, а работникам по этой линии в Англии приходилось, главным образом, подмазывать колеса, то сейчас тем же работникам приходится сталкиваться с решительным, ожесточенным контрнаступлением антисоветского империализма и его пропаганды». (Там РГАСПИ, л. 189–190).

Однако после войны из-за своего довольно часто грубого отношения к местному населению Красная Армия быстро стала терять свой авторитет «благородной освободительницы» и во мнении народов Восточной Европы превращаться в армию захватчиков. Тот же Ростовский пытался выставить западные сообщения о бесчинствах красноармейцев, как клевету: «Первый прямой эффект (мы его ощутили на своей спине) имела волна клеветнических сообщений о «жестокостях» Красной Армии в оккупированных странах, в частности, «изнасилованиях». Эта волна была организована технически блестяще». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 1006, л. 195).

Не менее блестяще были подготовлены и фотоиллюстрации о внешнем виде советских солдат в германской оккупированной зоне. Глядя на эти снимки в газетах и журналах, буржуазный читатель невольно, без комментариев, содрогался, поскольку видел банду оборванцев и мародеров. Почему бы не поверить и статьям о том, что эти мужики в ватниках были и насильниками? А ведь случаев изнасилования германских женщин была масса, и большинство пострадавших немок боялись заявить об этом советскому командованию или местным советским комендантам. А вот насколько верны и не сфальсифицированы были фотографии внешнего вида советских освободителей, можно судить по письму нашего известного писателя К. Симонова редактору «Правды» П. Поспелову, когда сам Симонов был осенью 1945 года в Нюрнберге: «…страшно плохо одеты наши солдаты и шофера. Худшего вида компрометации нашей Красной Армии трудно придумать. Они грязны, оборваны, одеты по разному. На фоне англичан и американцев выглядят оборванцами». (РГАСПИ, ф. 629, on. 1, Д. 113, л.12). Вот так, при взгляде западных граждан на освободителей, рождался действительный миф о том, будто в Европу «хлынули орды вооруженных до зубов голодных скифов, готовых пожрать и разорить западную цивилизацию, которую не успел уничтожить кровожадный Гитлер». А буржуазные купленные газетчики, как известно, умеют ловко спекулировать даже на мелких фактах из объективной реальности, трактовать их в угоду «заказчика» публикуемой информации.

Когда поток антисоветских материалов стал угрожающе возрастать. Молотов и Маленков поручили своим ответственным подчиненным заняться сбором компромата на войска союзников с тем, чтобы «вооружить наших многочисленных друзей во всем мире материалами и фактами для контрпропаганды». (РГАСПИ, оп. 125, д. 136, л. 82). Если сопоставить дату этого приказа — октябрь 1945 года — с началом антисоветской возни за Эльбой, то выходит, что англо-американцы были инициаторами начала жестокого противостояния в СМИ.