Опомнись, Филомена! - Татьяна Коростышевская

Беседа велась самая шутливая, но голоса наши были хриплыми и прерывистыми. Это были игрища, те самые, после которых я могла понести. Я призналась Чезаре, что больше не люблю да Риальто, что вполне смогу со временем полюбить мужа и что не возражаю завести с ним светлоглазых малышей Муэрто.

После этих слов Чезаре перестал целовать мою шею и отстранился.

– Филомена, – голос его звучал глухо. – Прежде чем ты подаришь мне свое отважное сердце… Ты должна знать. У меня не может быть детей, я бесплоден.

И Чезаре поднялся на ноги.

– Винченцо, что там с рыбой? Мы умираем от голода.

Он ушел, потом появился гвардеец с уловом, и другой – с вязанкой сухих веток. Синьор Копальди прислонил к валуну пузатый бурдюк.

– Ревешь? – спросил кракен. – Не отвечай, а то другие заметят слезы. Ну и чего рыдать? Ну бесплоден этот, подумаешь. Найдешь другого плодовитого самца для брака и продолжения рода. Нет? Подожди, твои мысли скачут. Мне трудно их понять. Ты плачешь не из-за того, что чадолюбива, а потому, что тебе жалко Чезаре?

– Ну да, – прошептала я и поднялась, чтоб побродить в одиночестве по пляжу.

Одиночество было относительным, так как в голове моей все еще болтал Гипокампус.

– Для мужчины бесплодие является самым страшным проклятием. Не реви. Вокруг нет людей? Тогда реви. И не вздумай демонстрировать мужу свою жалость! Ты его этим оскорбишь.

– А что тогда делать?

– Ты хочешь совета от моллюска?

– От древнего существа. Нет, не так. От мудрого древнего мужчины.

– Тогда я скажу тебе, догаресса Филомена, что дети – не главное. То есть они важны, но дети вырастают и покидают родителей, и те остаются наедине друг с другом. Есть такая штука – пара, когда две части составляют одно целое.

Я это знала, конечно, знала. Но как донести свое знание до Чезаре? Словами, дурочка. Просто скажи мужу, что останешься с ним, что будешь ему верна, что будешь любить его и почитать всю свою смертную жизнь. У вас будет десяток племянников и племянниц, когда братья твои переженятся и заведут потомство. У вас будет большая шумная семья в любом случае. Родственники тишайшего Муэрто станут и твоими, а твои – его.

Я остановилась.

Погодите, у Чезаре есть братья? Сестры? Живы ли его родители? Ты, Филомена, ничего не знаешь о муже, но уже придумала, как его осчастливить. Твоя любовь? Предположим. А любит ли тебя Чезаре? Он – твоя пара, а ты для него?

Кракен уже довольно долго молчал, я позвала:

– Гипокампус, ты где?

– В Аквадорате, – срифмовал он, изменив ударение в слове. – Жру.

– А Кара?

– Разумеется, рядом. После того как малышка получила имя, она умнеет прямо на глазах. Не отвлекай меня, смертная. С первыми лучами солнца мы покинем лагуну.

– А волна?

– Честно говоря, – кракен хихикнул, – я развеял ее, как только стемнело. Держать и посылать цунами на ваш городишко было довольно сложно.

– Спасибо. Передавай привет супруге, не буду мешать.

Он не ответил. Я пошла к костру, над которым уже жарилась рыба. Мужчины сидели плечом к плечу и подвинулись, освобождая мне место. Дожа с ними не было, золотая шапка украшала голову синьора Копальди. На мой вопрос он ответил, что его серенити отправился в гарнизон, чтоб отменить приказы батарее.

И мы стали есть, запивая ужин водой из бурдюка. Потом меня укутали поверх парчового кафтана в гвардейский плащ. Угревшись, разморенная от сытости, уставшая, я слушала занимательные истории, которые принято рассказывать у костра, и незаметно для себя уснула.

Во сне я плыла в аквамариновых водах Изолла-ди-кристалло, кварцевые верхушки прибрежных скал нестерпимо блестели. Я опускала лицо, чтоб рассмотреть косяки золотых рыбок у самого дна и причудливые изгибы подводных растений.

– Мы уходим, – разнесся над лагуной низкий мужской голос. – Прощай, догаресса Муэрто.

И ему вторил другой, женский:

– Догаресса Филомена… спасибо…

Я открыла глаза. Его серенити безмятежно спал рядом, укрывшись половиной моего плаща и используя мои волосы вместо подушки. Он устал, черты лица заострились, на подбородке темнела щетина, напряженно сжатые губы обветрились.

Легонько поцеловав Чезаре в рот, я заставила их расслабиться.

Сдавайтесь, ваша безмятежность, ваша супруга влюбилась в вас и приложит все силы, чтоб добиться ответного чувства.

* * *

Чумной колокол не прекращал звонить ни на мгновение. Донна да Риальто была напугана. Не просто напугана. Все ее существо наполнял ужас. При горничных, она, разумеется, держала себя в руках. Пфф… Ну чума, и что? Не в первый и не в последний раз. Отставить истерику, синьорины. Все мы умрем, кто-то раньше, а кто-то позже. Если Констанс не прекратит вопить, она отправится к праотцам немедленно, и отнюдь не от чумы. Все, успокоились. Теперь ступайте в свои спальни и молитесь. Потому что больше ничего нам не остается. Ну же, ступайте.

Все двери дворца были заперты при первых же звуках страшного набата, и Маура больше всего боялась, что с Карлой что-нибудь случилось. И Филомена. Горничных с донной да Риальто заточили в апартаментах, не позволив ей вернуться к догарессе. Никто ничего не объяснил. Чумной протокол, донна. Мы следуем чумному протоколу.

Филомена с дожем, под защитой супруга, она, Маура, под защитой дворцовых стен и отрядов стражи. Карла. Где ее Таккола?

Она явилась после заката. Одна из стенных панелей фисташковой гостиной, пространство которой было уже сотни раз измерено шагами донны да Риальто, отъехала в сторону, впуская потрепанную и мокрую синьорину Маламоко.

Маура бросилась к ней обниматься:

– Ты ранена?

– Панеттоне, малышка, ты в порядке?

Вопросы раздавались одновременно, и ни одна из девушек не отвечала. Маура ощупала подругу. Рукава узкого платья были разорваны, на предплечьях виднелись синяки и набухали пузырьки ожогов, и длинная алая полоса пересекала лицо от виска к подбородку.

– Таккола! Это чумные бубоны? – Голубые глаза девушки округлились от ужаса, но рук она не убрала.

– Нет, – фыркнула Галка. – В водах Гранде-канале кишат какие-то мелкие твари, чьи щупальца, видимо, ядовиты.

– Смертельно ядовиты? – Маура достала из своего сундучка пузырек с мазью и стопку чистых льняных тряпиц. – Нужно их обработать. Раздевайся.

– Глупости. Эта мелкота жжется не сильнее медуз. Само пройдет.

Маура вздохнула. Подруга не любила раздеваться, она, кажется, стеснялась своего тела. Забавно, они с Филоменой обе выросли на островах, где к наготе относятся не в пример проще, чем в столице. И такая разница в привычках.

– Садись, – велела командирша, – я помажу тебе руки и рану на лице. Ты пересекла канал вплавь?