Знай мое имя. Правдивая история - Шанель Миллер

Как долго человек может жить в подвешенном состоянии? Я чувствовала себя одинокой коровой с веревкой на шее, стоявшей напротив железного сарая, где на цепях были развешаны большие розовые туши с белыми костями. Позади меня раскинулось поле, ветер разносил по округе запах свежей травы. Одно из двух: либо меня поведут за веревку в железный сарай и покромсают на фарш, либо отпустят на свободу — на залитое солнцем пастбище. И до тех пор, пока не решится моя судьба, я просто стояла там, чувствуя, как веревка натирает шею.

Солнце прокатилось по небу и клонилось к закату. Было четыре часа. Если в ближайший час присяжные не определятся, то и среда подойдет к концу. Четверг выходной. Пятница — праздник. Суббота. Воскресенье. То есть мне предстояло ждать еще как минимум четыре дня. Если присяжные признают его невиновным, вынуждена буду сказать, что выиграть такое дело — задача почти непосильная. Но ведь это не сделает меня неудачницей. Так я пыталась подготовить саму себя, полностью осознавая, что если проиграю, то даже подумать страшно, что со мной будет.

Когда позвонил Лукас, я положила телефон себе на лицо, по которому тонкими струйками катились слезы. Он уговаривал меня выйти на улицу, глотнуть свежего воздуха. А я только почесывала голову, и сальный налет оседал на моих пальцах. Горло моего вязаного свитера растянулось, черные штаны покрылись ворсом. Лукас еще продолжал что-то говорить, как у меня на щеке завибрировал телефон — пришло сообщение. «Пора», — сказала я Лукасу и повесила трубку прежде, чем он ответил.

Вот я уже на ногах и направляюсь прямиком в ванную. Вердикт прозвучит через пятнадцать минут. До суда ехать восемь минут, но с учетом пробок — все двенадцать. То есть у меня всего три минуты на сборы. Я никак не могу понять, с чего начать: умыться, позвонить кому-нибудь, надеть туфли или переодеть свитер. Я плеснула водой в лицо и остановилась — сначала нужно всем сказать. Поворачиваюсь за телефоном, с подбородка капает, пальцы мокрые — экран мобильника моментально намокает. Я понятия не имею, что писать. Кладу телефон, быстро расчесываю волосы пальцами. Мне нужно принять душ, но времени нет. Я замираю над раковиной, кран открыт. Список. Звоню бабушке. Мучительные длинные гудки. Пора. Вешаю трубку. Трясущимися пальцами набираю сообщения. Не могу найти ключи от машины. Не могу найти телефон. Он на раковине. Выхожу в гостиную. Мать с подругой за столом пьют чай. Я говорю ей: «Пора». Она смотрит на меня и моментально меняется в лице. Вскакивает со стула. За руку уводит меня назад в ванную, из деревянного ящичка достает блеск для губ. Наносит его, и мои губы становятся розовыми, блестящими, сияющими. Я отрываю кусок туалетной бумаги, вытираю их — хочу, чтобы меня принимали всерьез. «Так ты выглядишь ярче», — говорит мать. Она стоит напротив с блеском для губ в руке и отчаянно пытается вернуть меня к жизни. Я смотрю на себя в зеркало ее глазами: тусклые волосы, худые руки и ноги, уставший взгляд — эта особа совершенно не следит за собой. Я поворачиваюсь к матери — пусть снова накрасит мне губы — и, не в силах больше ждать, выбегаю из дома. Только бросаю ей на ходу, что встретимся там.

Мыслями я уже в здании суда, хотя тело еще реагирует на красные и зеленые сигналы светофора. Я, словно пассажир в собственном теле, смотрю в окно, машина едет ровно, как по рельсам, поворачивая в нужных местах. Я боюсь, что буду там совершенно одна. Дошли ли сообщения? Интересно, кто-нибудь придет? Я не помню, как парковалась и входила внутрь, помню только, как сижу в первом ряду. Время — четыре часа двадцать четыре минуты. Слева от меня — Афина, справа — бабушка Энн. Пришли.

Сердце стучит глухо, как теннисный мячик в сушилке. А вдруг у меня случится сердечный приступ? Такое бывает с людьми моего возраста? Нужно сделать дырку в грудной клетке, чтобы выпустить скопившийся воздух. Судья что-то говорит, но из-за стука теннисного мячика ничего не слышу. Мысль, что у меня может случиться удар и мне придется уйти, просто невыносима. Я пытаюсь сосредоточиться. Всматриваюсь в серый прямоугольник спины Алале, в ее костюм. Вижу, как бабушкина ладонь опускается на мое дрожащее колено. Выдыхаю, надавливаю рукой на грудь, будто выпуская воздух из мяча. Я представляю, как исчезают мои легкие и сердце — остается лишь пустая оболочка. Вокруг полно воздуха. Я медленно дышу. Вдох, выдох.

Я слышу голос судьи, он говорит о вопросах, которые были поставлены перед присяжными для обсуждения.

Эти губы представляются мне очень самостоятельными, существующими отдельно от меня, — что-то вроде кусочков сасими в руках присяжных. Ну вот, началось.

— Присяжный под номером пять, пришли ли присяжные к единому мнению? — спрашивает судья.

— Да, Ваша честь.

— Передайте, пожалуйста, ваше решение через секретаря, — говорит судья.

Я не ожидала, что ответ будет представлять собой просто листок бумаги. Наблюдаю, как присяжный перегибается через перила, чтобы отдать бумагу. Секретарь идет к нему абсолютно обычно, словно везет капусту в корзинке в супермаркете. «Давай же, черт, двигайся, наконец». Она проходит через зал и протягивает бумагу другому секретарю. Хочется вскочить и вырвать листок у нее из рук.

Второй секретарь встает — темно-розовая блузка, копна светлых волос, за стеклами очков глаз не видно — и держит бумагу прямо перед собой. Никогда раньше ее не видела. А ведь она все время была рядом, стояла в паре метров от меня, следила за присягой, которую я произносила перед тем, как давать показания. Но только сейчас мой мозг замечает ее присутствие. У нее нет микрофона. Нет микрофона! Голос тихий! Не могу поверить. «ДА ГРОМЧЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ». Я наклоняюсь вперед, будто так лучше расслышу, смотрю на ее губы, пытаясь различить слова.

Она произносит каждую цифру. Я сейчас в обморок грохнусь.

Я жду только твердого звука в…

Воздух пронзает отчаянный вопль, словно кого-то пырнули ножом. Я поворачиваю голову вправо и вижу, как ноги матери Брока резко поднимаются и потом опускаются на пол. Она колотит ими по полу и кричит, кричит в зале, привыкшем к тишине. Его отец бросается к ней и закрывает собой, словно она находится под градом стрел. Я вдруг чувствую себя уязвимой, совершенно открытой, незащищенной. Как вообще я выгляжу? Нужно ли мне как-то реагировать? Ее вопль упрямо прорывается внутрь меня, но мне нужно отстраниться от этого звука и сосредоточить внимание на другом. Я отворачиваюсь, и крик затихает. Еще два пункта.