Возвратный тоталитаризм. Том 1 - Лев Гудков

Таблица 90.1.1

Как вы думаете, почему Запад проводит враждебную политику по отношению к России?

Февраль 2015 года. N = 1600. В % от числу тех респондентов, кто считает, что страны Запада враждебны к России; возможно несколько вариантов ответов.

Итак, структура негативной установки базируется в первую очередь на априорном характере «враждебности других». Враждебность (в этом типе сознания) предшествует тем действиям России, за которые западные страны накладывают на нее санкции. Решающий знак враждебности и фактор объяснения ответных реакций россиян – именно применение санкций и информационная война против России (эти две версии практически сливаются в головах респондентов; в общей сумме всех ответов доля «санкций» и «информационной войны» составляет 43 % – самую большая часть всех объяснений). Иначе говоря, причина и следствие переворачиваются и меняются местами, тем самым повод для введения санкций (а значит, и сам смысл штрафных действий) вытесняется из сознания или не принимается во внимание (можно также предположить, что смысл нарушения вообще не понят как таковой, система мышления, которая стоит за нормами международного права и отношениями современных государств, не может восприниматься в силу дикости и правовой неразвитости части населения России). Все остальное – рационализация принятой установки, оправдывающая ее, «рационализирующая» в психоаналитическом смысле, то есть подбирающая подходящие объяснения и аргументы для такой точки зрения, защищающая, обосновывающая собственное негативное предубеждение: США приписывается стремление «взять под свой контроль экономику и природные богатства России», «навязать российскому населению чуждые ему ценности, культуру, образ мысли, нравы», «сменить режим Путина на другой, более удобный для себя», «ведется подготовка к войне за передел мира», идет «вытеснение России с постсоветского пространства, установление контроля над республиками бывшего СССР и бывшими социалистическими странами» и пр.[149] Структура этого классического (по типу психоаналитического описания комплекса) мифа изживания подавленной травмы основана на переносе на другого тех мотивов и желаний, которые известны самому субъекту переноса, но не признаются у себя самого.

Таблица 90.1.2

Социально-демографические характеристики респондентов, отвечавших на вопрос: «Как вы думаете, почему Запад проводит враждебную политику по отношению к России?»

Примечательно, что собственно «подрывная деятельность» США или других западных стран (поддержка оппозиции и НКО), которая обычно используется пропагандой для обвинений в провоцировании «цветных революций» и внутренней «дестабилизации», находит минимальную поддержку среди населения (на нее указывают лишь 12 %, табл. 80.1).

Провоцируемая пропагандой враждебность к США сопровождалась (или точнее – оправдывалась) рекомбинацией семантических элементов, составляющих массовый образ Америки. Доминантами этого образа были представления о ней как самой «богатой стране» в мире и «самом сильном в военном плане государстве», конкуренте СССР за мировое лидерство. Именно эти два определения задавали рамку координат для российской (догоняющей) модернизации после Второй мировой войны. Постоянное внутреннее сопоставление себя с Америкой служило осью формирования национальной идентичности. Никакая другая страна в этом плане не подходила на роль эталона для представления собственного величия русского народа, его претензий на особую миссию в мировой истории. Крах СССР породил сильнейшую травму коллективного сознания, глубину которой политические аналитики явно недооценили. Россия в глазах собственных граждан утратила статус великой державы, превратившись в большую, но деградирующую региональную державу с непомерными амбициями и комплексами, фрустрированным сознанием потерпевших поражение в холодной войне. Последствия этого стали очевидными только сейчас, в массовой эйфории, проявившейся после аннексии Крыма. Как говорил один из участников групповых дискуссий в «Левада-Центре»: «Мы показали им [Западу, США. — Л. Г.] зубы, мы заставили себя уважать».

«Современность» Америки здесь понималась не как «модерность» высокоразвитого и дифференцированного общества и культуры, а лишь как обеспеченность государства всеми необходимыми ресурсами для реализации геополитических задач – доминирующего положения на международной арене. Поэтому атрибутами «современной» великой державы в России признавалось (и признается до настоящего времени) только то, что может служить признаком силы: высокоразвитая промышленность, производящая в достаточном количестве новейшее оснащение для армии и флота, экономика, ориентированная на ВПК, кадры высококвалифицированных специалистов, создающих новейшее вооружение и технологии его производства. Однако такое понимание «модерности» вступало в противоречие с основными тенденциями современного мира – глобализацией, демократизацией, формированием этики и идеологии «открытого общества». В путинской же России, озабоченной «возрождением утраченного величия», акцент все сильнее делался на необходимости возвращения к принципу самообеспечения, почти автаркической самодостаточности, защиты от вредоносного влияния «чужих традиций», разлагающего влияния западной морали, культуры, идеологии либерализма и т. п. В публичном пространстве все сильнее утверждалась параноидальная идея уязвимости России и необходимости усиления национальной безопасности. Поэтому все должно быть «свое» – продовольствие, технологии, коммуникации, образовательные программы, программы деятельности НКО и тому подобное, чтобы не быть зависимыми от внешних сил, включая и изменчивость глобального рынка. Все прочие составляющие современной жизни – императивы развития массового образования, науки, экономики, конкуренция элит, обмен идеями и людьми значимы исключительно лишь как средства достижения особого положения российского государства в мире, восстановления авторитета и мощи супердержавы, достижения военного превосходства страны. Ни демократия, ни гуманизм, права или свободы личности, правовое государство, ни другие подобные ценности никогда не были в центре государственной политики, ни в дореволюционную эпоху, ни в советское время, ни даже после краха СССР. В этом сходились и бывшие чекисты (или бывшие советские функционеры), и новые политические лидеры – от «государственно мыслящих» либералов до русских националистов или сторонников восстановления империи. Поэтому после второго срока пребывания на президентском посту Путина все разговоры о национальной безопасности – технологической, информационной, продовольственной, транспортной и прочей – многократно умножились.