Возвратный тоталитаризм. Том 1 - Лев Гудков

Таблица 100.1

Что, по вашему мнению, привело к кризису в Украине в конце прошлого года?

Декабрь 2014 года. Респондент мог дать несколько вариантов ответа.

Конспирологическое сознание – это оживление очень мощного пласта советской политической культуры, полностью никогда не исчезавших рудиментов сталинской подозрительности и практики «борьбы с вредителями, шпионами и диверсантами», «социально чуждыми элементами». Такие установки (вменение чужой воли населению целых стран или большим общественным группам, а значит, распространение на них тезиса о бессубъектной или коллективной ответственности – виновности венгров, поляков, литовцев, чеченцев, украинцев и др.), как оказалось, очень живучи. Они воспроизводятся от поколения к поколению благодаря действию сохранившихся тоталитарных институтов и инерции прежних форм социализации, хотя сегодня уже никто не вспоминает ни классовых врагов, ни борьбу с космополитами, ни другие фантомы закрытого общества, никто не знает той атмосферы массового террора и военно-мобилизационного режима, которая произвела все подобные идеологемы и мифы. Одно это обстоятельство должно было бы заставить аналитиков и социологов обратить внимание на выход на поверхность пласта советских ментальных шаблонов и установок.

Нет сомнения, что людей, действительно, убедили в том, что США хотят зла России, что в Донбассе имеет место восстание народа, что появление сепаратистов с тяжелой военной техникой, «купленной в военторге», – это волеизъявление русскоязычного большинства населения (а раз так, то такое мнение обретает статус безусловной и принудительной нормы, «мнения большинства», которое подчиняет себя все прочее). Но это заключение справедливо лишь с одной оговоркой: люди в России хотят и хотели бы, чтобы их в этом убедили, потому что без этого они не могли почувствовать себя достойными уважения. (Другими словами, механизм негативной идентичности может работать только через посредующие неполные тавтологии, образующие цепочки ценностно-семантического самоподтверждения.)

А далее идет присоединение отдельного индивида и атомизированных групп очень сильно фрагментированного социума к предполагаемому большинству, включаются другие механизмы конформизма: нежелание оказаться под групповыми санкциями из-за стигматизирующей квалификации в качестве маргинала и девианта, противопоставляющего себя «всем другим», опасностей наказания со стороны государства и пр. Кроме того, присоединение к мнению большинства получает и позитивное самоподтверждение: «восстали такие же, как мы». Идентификация с «большинством» работает как проектирование структуры всего смыслового пространства, а не только как проективная схема коллективного консенсуса относительно Донбасса, то есть касающаяся данного отдельного случая.

Такая структура общественного сознания – результат отсутствующих или подавленных механизмов политического целеполагания, невозможности свободной конкуренции политических партий, публичных дискуссий, с одной стороны, и вместе с тем – сильнейшей культурной, экономической, технологической зависимости от развитых стран, с другой. Последствия этого не очевидны для большей части наблюдателей: поскольку другие культурные, смысловые ресурсов в этом случае оказываются недоступными (механизмы выработки собственных идей и их рационализации, связывания с интересами ведущих или авторитетных групп в обществе, что только и может быть мотивом социального развития, прокладывания перспективы будущего для всего национального целого), то для держателей власти неизбежным оказывается обращение к периодам, предшествующим времени «перелома и кризиса», развала «великой державы». Для Путина и его окружения (как и значительной массы периферийного населения) таким временем был брежневский застой: внутреннее разложение тоталитарной системы при внешнем антураже и стилистике супердержавы. Здесь крайне важным было именно то, что целый ряд признаков тоталитаризма, а именно: массовый террор, фанатический догматизм и принуждение к признанию коммунистической доктрины, форсированная милитаристская индустриализация, голод и принудительный труд – все эти институциональные практики времени стабилизации сталинской системы уже явно слабели и уходили в прошлое, режим все в большей степени вынужден был учитывать потребительские запросы населения, допускать некоторую свободу выбора, мобильности, информации, коммунистическая доктрина на практике соединялась и частично вытеснялась имперской идеологией или даже русским национализмом и т. п. Кроме того, что очень важно учитывать, это было время социализации для поколения Путина и тех чекистов, которые пришли с ним во власть и составили управляющий штаб или правящую команду в системе организации действующей власти. Следует особо подчеркнуть это обстоятельство: своеобразие нынешнего русского антиамериканизма обусловлено генетической связью антизападных представлений с коммунистической идеологией сталинского и более позднего советского времени. Тоталитарная и миссионерская идеология не просто конкурировала с идеологемами модерности, но надолго вытеснила их, радикально изменив сам смысл идеи «современности» и «современного общества». В этом отличие русского антизападничества или антиамериканизма от других разновидностей национального ресентимента. Поэтому насущная потребность в присутствии «потусторонних» сил, могущих служить объяснением причин общественного неблагополучия (доминантная функция антиамериканизма), могла удовлетворяться содержательно разным наполнением демагогического материала.

Восстановление статуса «великой державы»

Рост антиамериканизма стал оборотной стороной роста самоуважения россиян. За два года (с июля 2012 по август 2014 года) показатели уважения к себе выросли в среднем в 1,7 раза: число опрошенных, заявивших о том, что их самооценка поднялась за последние годы, выросло с 27 до 44 %, доля ответов «Россию стали больше уважать в мире» – с 25 до 45 %. Сомнения большинства россиян в том, что Россия способна вернуть себе статус «великой державы», рассеялись (табл. 99.1).

Как видно из таблицы, неуверенность русских в том, что их страна вновь стала «великой державой», выражалась в нестабильности преобладающих утвердительных ответов на этот вопрос. Из 12 замеров только в половине большинство респондентов отвечало «да»: при возобновлении войны в Чечне в 2000 году, после антизападных выступлений Путина в 2007 году в Мюнхене, после войны с Грузией в 2008 году и после аннексии Крыма и войны в Донбассе. Явный подъем национального самоудовлетворения (61–68 %) приходится на периоды русско-грузинского конфликта и «Крымнаш». В каждом случае это война, демонстрация силы и усиление антиамериканской риторики властей. И если первые два требования 1996 года оказались невыполнимыми, то, по мнению россиян, подобающее России положение и авторитет в мире Путин вернул в 2014 году, присоединив Крым и решившись на политику противостояния США и Европе (табл. 103.1).

Таблица 101.1

Является ли сегодня Россия великой державой?