На войне как на войне. "Я помню" - Артем Драбкин

– А вот на фронте вам приходилось видеть откровенные случаи трусости?

– Приходилось, да еще как приходилось, но надо понимать, что трусость трусости рознь. Вот, например, на Курской дуге был такой эпизод.

Моя батарея стояла в каком-то овраге, перед нами предполье, засеянное подсолнечником, а дальше была опушка леса, по ней дорога, по которой курсировали немецкие бронемашины. Это было, кстати, именно на том участке, где так нелепо погиб наш командир полка. И меня предупредили, что перед нами пехоту сняли для замены, на их место пришлют какую-то часть с Дальнего Востока, и только потом уже сменят нас.

Стоял жаркий день, и вдруг я слышу, в этом подсолнечнике началась ожесточенная перестрелка, а потом из него стали выбегать пехотинцы. А что такое солдаты побежали? Значит, противник нас может легко опрокинуть, и тогда как минимум мы потеряем материальную часть. И выбор в этом случае совсем небогатый: или немцы нас убьют, или свои расстреляют за трусость и бегство…

Прекрасно понимая это, я выскочил, выхватил пистолет, побежал им навстречу и начал кричать: «Ложись, ложись!» Они залегли, а я думаю, чего это они так сильно испугались, если там кроме бронемашин вдали никого нет? Отругал их и отправил обратно на исходные.

А вечером ко мне вдруг приходит от них подполковник и начинает извиняться: «Извините, мы просто первый день на фронте и еще не сориентировались. Но я уверен, что этот урок непременно пойдет нам на пользу, и больше такого не повторится. Спасибо вам». Оказалось, что он был вместе с солдатами, и это над его головой я стрелял и кричал «ложись»…

Вот, пожалуйста, вам пример трусости. Но разве тут поднимется рука кинуть камень в их огород? Нет, потому что понятно, что люди совсем без опыта впервые оказались на передовой. Правда, это был единственный раз за всю войну, когда мне пришлось так жестко приводить людей в чувство.

Но я вам хочу рассказать о случае, который наряду с эпизодом с той женщиной на хуторе оказал на меня огромное впечатление и после которого я пересмотрел некоторые вещи.

Это был один из тяжелых боев на Курской дуге, и во время него у меня пропала связь. Причем бой был настолько тяжелый и напряженный, что я до сих пор отлично помню свое ощущение, что к концу дня я был бы рад, если бы меня ранило или убило… Ну просто настолько уже были напряжены нервы, к тому же стояла сильная жара, питания нет… Наши окопы были на высотке, все подступы к которой простреливались немцами. Но к вечеру один боец с батареи ко мне все-таки прополз и принес мне котелок с едой. Я сел в ровик и с жадностью начал есть, а мой боец у меня над головой начал стрелять по немцам из трофейной винтовки. И вдруг я почувствовал сильный удар по голове, меня даже оглушило на какое-то время, но я еще успел подумать: «Ну все, наконец-то ранило…» А когда пришел в себя, то понял, в чем дело. Оказывается, этот солдат получил ранение в руку и прикладом своей винтовки ударил меня по голове.

Так вот, возвращаясь к нашему случаю. Я послал своего связиста устранить обрыв, выждал минут пять, но так как связи все не было, то решил сам пойти найти обрыв и устранить его. Побежал по проводу, смотрю, а мой связист в воронке лежит… Я на него с криком, а он только растерянно смотрел на меня. Но мы с ним вместе нашли обрыв, устранили его, и дальше все прошло нормально.

А вечером я ему сказал примерно так: «Знаешь что, а я ведь тебя под трибунал должен отдать, ты ведь чуть операцию не сорвал». Он сидел с виноватым видом и потом спрашивает: «Товарищ комбат, сколько вам лет?» – «Какое это имеет значение?» – «Нет, вы скажите». – «Двадцать четыре». – «А мне сорок шесть, и у меня трое детей. И вот на днях я получил письмо из дома. Жена продала последнюю козу и пишет, что если проедим и эти деньги, то не знаю, чем придется кормить детей. Тут я, конечно, поступил неправильно, но я хочу вернуться домой живым…»

И вы знаете, у меня всякая враждебность к нему как-то сразу пропала. Фактически этот связист преподал мне такой жизненный урок, после которого я совсем другими глазами стал смотреть на солдат, особенно пожилых. Узнавал, у кого какая семья, в общем, сильно изменил свое отношение.

– С одной стороны – это, конечно, хорошо, но ведь с другой, наверное, так тяжелее командовать, ведь вам приходилось людей на опасные задания посылать.

– Нет, в боевой обстановке, когда нужно срочно принимать решение, то на такие нюансы внимания просто нет времени обращать.

– А этот солдат остался жив, не знаете?

– Не знаю, потому что в один момент у меня забрали всех пожилых солдат в обоз.

– А вот вас самого животное чувство страха никогда не захлестывало?

– Насколько я помню, такое было всего два раза за всю войну. Первый раз, это когда меня в окружении вдруг внезапно атаковал немецкий истребитель, я вам уже рассказывал об этом. Тогда действительно я в полной мере почувствовал, что такое чувство беспомощности и страх…

И был еще один раз, когда меня прямо холодный пот прошиб. Об этом я вам тоже рассказывал, когда при выходе из окружения в одном доме долго не мог обуться. Помню, хозяйка украинка меня будит: «Молодший, нимцы». А я все еще никак ото сна не отойду, к тому же никак не могу обуться, ведь все сырое, а она меня торопит… И вот когда нас тогда преследовали, то такой прямо панический страх был… Но я думаю, что оба этих раза я так сильно «прочувствовал» из-за того, что это произошло уж как-то все слишком неожиданно для меня.

Но зато у меня был случай, когда уже я напугал немца. Когда под Ахтыркой мы попали в окружение, то в одном месте я вышел на дорогу, потому что надеялся, что мне все-таки дадут связь. Дорога проходила через лес, где никого вроде не было. Я зашел обратно в лес, и потом, кстати, удалось выяснить, что нас предал лесник. У него в подвале нашли телефон, по которому он передавал немцам наши координаты, но особисты его вычислили и арестовали. Так вот. Вышел я опять на дорогу, смотрю, а прямо на меня идет немец, причем здоровенный такой мужик. Но он тоже увидел меня, присел и даже закричал от страха. А я тоже немного растерялся и пока рвал кобуру, она у меня была очень тугая, он успел убежать.

– А было что-то такое, чего вы боялись больше смерти?

– Как и многие, больше смерти я боялся плена и тяжелого ранения, вернее, беспомощного состояния из-за ранения.

– Многие ветераны рассказывают, что на фронте многие солдаты как-то предчувствуют, что их ранят или убьют. Вас лично такие предчувствия не посещали?

– Думаю, что у человека все-таки есть интуиция на какие-то вещи. Вот я вам расскажу, например, как меня ранило в последний раз.

Где-то в районе Витебска мы готовились к наступлению. Двигались походной колонной, а стоял конец февраля, и по ночам было холодно, а я к тому же ехал верхом и сильно промерз. Приехали на место, где должны были располагаться, развернули палатку, и я лег у печки, чтобы хоть немного отогреться. Но в тот раз я хоть и чувствовал себя смертельно уставшим, но вот почему-то никак не мог заснуть. Почему-то думал, успели ли там мои бойцы развернуть наблюдательный пункт, проложить связь? Ворочался-ворочался, и, думаю, нет. Все-таки нужно пойти самому проверить, потому что утром должно было быть наступление, и моя батарея должна была участвовать в артподготовке.