Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

сошниками, посыпалось зерно, укладываясь, точно в пуховую постель. Вслед волочили. Над ними кружили грачи, которые до этого хозяйничали на пахоте, громко кричали, словно возмущались, что их потревожили...

Окончили сев быстро, а уходить не хотелось. Собрались у края поля — уставшие и довольные. Курили, посматривали на дело рук своих. В глазах светилась надежда.

Лаврентию эта посевная была в диковинку. В колхоз он пришел уже после того, как озимыми отсеялись. И он не переставал восхищаться:

— Мыслимо ли дело?! Такую делянку отгрохать!

Иван хлопнул его по плечу:

— Еще как трактор выведем...

— Придут и те, кто за свой клапоть держится, и убежавшие вернутся, — уверенно проговорил Игнат. — Попомните мое слово.

Начали собираться в обратный путь. Прицепили к бричкам сеялки, сложили оставшиеся семена, пустые мешки, тронулись. Лаврентий, еще раз оглянувшись на поле, вдруг закричал:

— Кша! Кша, чертово отродье! — Бросился назад. По только что засеянному полю важно расхаживали грачи, галки, отыскивая зерно. — Погибели на вас нет, окаянные!

Он размахивал руками, кидал комья земли — пока не напугал птиц. Остановившись у поля, поднял лицо вверх, запричитал — громко, торжественно:

Галки, вороны.

Крутитеся колесом.

Ваши дети за лесом —

Пищат, кричат, есть хотят!

Обоз остановился. Изот непонимающе посмотрел на мужиков, перевел взгляд на Тимофея, который также, как и остальные, с ненавистью смотрел на потревоженную стаю.

— А ты слушан, слушай, — заметив его недоумение, тихо молвил Иван Пыжов.

Конечно, они понимали, что все равно не избавиться от этой напасти, — выклюют сколько им надо, — а все же не мешали Лаврентию. Так причитали их прадеды, деды, отцы, да и они сами, став хозяевами, у своих делянок. А Лаврентий трижды повторил свое заклинание, словно надеялся на его магическую силу, будто оно и в самом деле оградит посевы от прожорливых птиц.

В брички никто не садился, жалея натрудившихся коней. Шли по обочине, изредка перебрасываясь словами. Только Иван Пыжов, вспоминая свои скитания вдали от родины, негромко рассказывал Лаврентию:

— И растет тот рис из воды.

— Ну да?

— Никогда бы тоже не поверил, коли б сам на тех плантациях не был. Поля те по низинах. Заливают их водой по щиколотку.

— Гляди-ко.

— И урожай собирают дважды за сезон...

— Как только ни приспосабливается человек, чтоб прокормиться, — проговорил Игнат.

— Во-во, — подхватил Иван. — Еще такую штуку видел: коляска, вроде наших тачек о двух больших колесах, сиденье честь по чести, оглобли, как для одноконного выезда, впрягается в нее человек вместо лошади и зовется уже не человек, а рикша.

— Да ну?! — дивился Лаврентий.

Мужики недоверчиво косились на Ивана, а он продолжал:

— Это еще не все. Садится в ту повозку человек. По-англицки он зовется «бос», а по-нашему — буржуй. И наказывает: «Ран». Мол, бежи во весь дух. Да палкой, коли замешкается, по плечах, по плечах!

— Во, гад! — вырвалось у Игната. — Что ж тот рикша терпит такое? Да поворотился бы, дал бы как следует тому босу. Кони и те взбрыкивают, коли не по-людски с ними обращаться.

— Кони... — медленно проговорил Иван. — Кони взбрыкивают, понятия не имея. А рикша разумеет! откажется — другой повезет с радостью.

Изот поотстал. За время сева он умаялся. Рядом с ним шел Тимофей — сильный, бодрый.

— Чудно, — говорил Изот. — Как малые дети со своими присказками.

— Что же здесь чудного? — отозвался Тимофей. — С давних давен идет. Хлебопашество — древнейшее занятие людей.

— Все же странно слышать.

— Нам оно привычно — в крови у каждого. Ваше шахтерское ремесло, если из глубин веков глянуть, вовсе еще в младенчестве, а тоже подземного черта выдумали. Говорил как-то Громов — Шубиным прозвали.

— Навыдумывали всякого, — согласился Изот. — Кстати, — оживился он, — жинка твоя скоро появится?

— А что?

— Да ведь работы невпроворот.

Тимофей не хотел, не мог сказать Изоту, что Елена не торопится на работу, тем более — браться за общественные дела. У них уже был разговор. И этот разговор ни к чему не привел. Елену вышибло из седла. Борьба оказалась не по ее силам.

Тимофей был очень огорчен изменениями, происшедшими во взглядах Елены. Тем не менее где-то и в чем-то находил им оправдание.

А Изот, не подозревая о том, что происходит в душе Тимофея, продолжал:

— Слышал, она у тебя крепко подкована. Вот бы пропагандистов и агитаторов взяла на себя?

— Пусть малость поправится.

— Як тому, что низвергать нам многое надо. И чтоб на научной основе, — вел Изот. — Что ж получится, если в новую жизнь старое тащить?

— Не годится, — согласился Тимофей.

— И противоречишь сам себе. Поступками своими, — поспешно добавил Изот, уловив на себе вопросительный взгляд Тимофея. — Я все видел. Ты и сам, будто язычник, слушал Лаврушкины заклятия.

Тимофей улыбнулся.

— Как тебя понять? — допытывался Изот.

— Один уже спрашивал: кто я и что я? Теперь — ты, — неохотно отозвался Тимофей. — А я и сам себя не всегда понимаю.

Дорогу развезло: чем ниже спускались — тем больше грязи. Но по дерну, подминая прошлогодние травы, идти было легче. Изот раздумывал над словами Тимофея и находил, что он, в самом деле, какой-то странный, непоследовательный. А Тимофей думал об Афанасии, который так и не открылся, не сказал, почему ушел из колхоза. И думал не потому, что за каждый такой случай надо держать ответ в райпарткоме, хотя это тоже имело немаловажное значение. Тимофею нужно было доискаться причин, чтобы, устранив их, предотвратить подобные явления.

На переезде обоз задержался, пропуская поезд. Машинист приветственно поднял руку, рявкнул гудком так, что лошади шарахнулись. Тимофей махнул ему шапкой и смотрел вслед, пока и рельсы перестали петь.

— Максимыч побежал, — вздохнув, сказал Изоту.

— Знакомый?

— Работали вместе. Сначала кочегарил у него, потом помощником был...

— Вот как? Что ж молчал?

— А чего распинаться?

— Небось зашлось ретивое? По себе знаю — вспоминается шахта. Иногда даже снится.

— Таиться не буду, нет-нет, и загляну в бригадный дом, — признался Тимофей. — Перемен ждут больших. Только и разговоров, что про новый паровоз, который мелкоту нынешнюю заменит.

Они уже шли селом. Тимофей увлекся.

— Будто в