Школа хороших матерей - Джессамин Чан

камеру, а потом переведут в тюрьму для взрослых. Что он продолжит в том же духе и застрянет в этой системе навсегда.

Эммануэль цепляется за ногу Фриды. Она чувствительная. Как флюгер. Как колечко, темнеющее или светлеющее в зависимости от настроения того, кто его носит. Она чувствует нервозность Фриды.

Фриду, Линду и их кукол вызывают в центр. Миз Каури высоко поднимает лягушку, чтобы ни одна из кукол не могла до нее дотянуться.

Фрида наставляет Эммануэль не бояться.

— Мамочка в тебя верит, — говорит она. — Мамочка тебя любит.

— Я люблю тебя галактически, — шепчет она.

Она в ужасе отворачивается. Она должна была охранять эту часть их жизни. Неужели так трудно было сохранить их тайну, их волшебное слово? Даже Гаст и Сюзанна не произносят его. Если бы она могла поменяться местами с Маргарет, она бы поменялась. Это ее тело должно было разбиться об асфальт, это ее тело должны были унести отсюда.

— Галасичики? — пробует на язык новое слово Эммануэль.

Миз Руссо спрашивает, готова ли Фрида. Линда гладит голову своей куклы, словно готовится спустить с поводка питбуля. Мерил и Бет одними губами произносят слова поддержки.

Фрида наклоняет голову, притягивает к себе Эммануэль.

— Я плохая мать, — шепчет она, — но я учусь быть хорошей.

14

Под белыми тентами на лужайке перед «Пирсом» стоят длинные столы, накрытые скатертями в красную и белую клетку, и складные стулья. Под одним тентом кукольная еда. Под другим — человеческая. Здесь же игровые станции: погремушки, фрисби, хулахупы.

Они называли это «пикник плохих родителей». Официально это барбекю в честь Четвертого июля. Они наконец-то познакомятся с отцами, товарищами по несчастью. Хотя школа не могла этого предвидеть, мероприятие очень вовремя — поможет немного поднять настроение после самоубийства Маргарет. Хотя школа не могла предвидеть такую последовательность событий, пикник после самоубийства Маргарет — очень точно подобранный по времени нравственный толчок.

Возможно, они смогут расслабиться. Сегодня не будет никаких уроков — такое случается редко. Их по-прежнему будут снимать, но счетчики слов у кукол и их камеры будут отключены. «Наш вам подарок», — сказала миз Каури утром, отметив, что некоторые матери реагировали на давление невероятно эгоистично. Сегодня, однако, всего лишь ознакомительная встреча. Завтра их автобусом отвезут в школу к отцам, там начнется шестая ступень: «Социализация».

Все с волнением смотрят, как на парковку на Колледж-авеню заезжают автобусы. Это напоминает Фриде один из мюзиклов студии MGM пятидесятых годов — «Семь невест для семи братьев». Но автобусов всего два. Матерей в три раза больше, чем отцов. На отцах, как и на матерях, синие формы и рабочие ботинки. Большинство отцов черные и цветные в возрасте от двадцати до тридцати. Один — тинейджер с младенцем.

Они моложе, чем предполагала Фрида. Если бы она увидела таких на улице, то никак не подумала бы, что у них есть дети. Она помнит одно свое свидание вслепую в Нью-Йорке — она попала тогда на двадцатипятилетнего аспиранта, приглашение которого она приняла по безрассудству. Она тогда была всего на шесть лет старше его, но мужчины любили рассказывать ей всякие истории из жизни, и когда этот парень рассказал ей о своей умершей сестре-близняшке, о том, что он в четырнадцать лет убежал из дома, ей захотелось накинуть одеяло на его плечи и дать ему печенье. Такой же материнский позыв ощущает она и теперь.

— Они кто? — спрашивает Эммануэль.

Фрида напоминает ей, что они видели отцов в книжках. Папы-еноты, папы-медведи, папы-зайцы. А это человеческие папы. Она рассказывает Эммануэль о семье из двух родителей.

Миз Найт проходит через толпу в звездно-полосатом платье. Ее коллега с противоположной стороны, миз Холмс, тоже здесь. Два исполнительных директора обнимаются и обмениваются воздушными поцелуями. С расстояния кажется, что миз Холмс, а она тоже белая, тоже превосходно сложена, позволила себе стареть естественным образом. У нее белая прядь в темных волосах а-ля Сьюзен Зонтаг, никакой косметики, ее розовый халат свободно висит на плечах. Кураторы отцов — все женщины, тоже в розовых халатах. Впечатление такое, что некоторые отцы и инструкторы подозрительно близки.

Матерей и отцов помоложе тянет друг к другу. Родители выстраиваются вдоль тента с детской едой и начинают осторожно перемешиваться, все оглядываются через плечо, разговаривают шепотом. Некоторые представляются по именам, добавляя свой проступок, не успевая сообразить, что никто их не обязывал делать это.

Никто не упоминает Маргарет. Фрида думала о Маргарет и о ее сыне — сказали ли ему уже. Кто свозит его на похороны, если ему позволят проститься с матерью, будут ли ее хоронить в закрытом гробу. Она четыре месяца не говорила с Гарриет. Кто-то должен сказать Гарриет, что мамочка скоро позвонит. На этот уик-энд, если психолог разрешит. Она заняла второе место на вчерашнем экзамене по «Играм среднего и продвинутого уровня», но она знает: радоваться еще рано.

Она несет Эммануэль к тенту с едой для кукол.

— Мамочка, я нервничаю, — говорит Эммануэль и зарывается лицом в плечо Фриды.

Фрида успокаивает Эммануэль и, чтобы отвлечь ее, машет кукле-мальчику, который сидит на плечах отца.

Они запрокидывают назад головы.

— Высоко-высоко, — говорит Эммануэль.

В отце роста шесть и три, а то и шесть и четыре[21]. Эммануэль спрашивает, не жираф ли он. Отец слышит ее слова и смеется. Он поворачивается и представляется:

— Таккер.

Фрида пожимает ему руку. Голос ее звучит надтреснуто, когда она здоровается. Его рука мягче, чем ее. Она не видела никаких мужчин, кроме охранников, с прошлого ноября.

Куклу Таккера зовут Джереми, это светлокожий, пухлощекий, черноволосый мальчик трех лет, он стрижен под горшок, и у него взгляд серийного убийцы. Таккер опускает его. Эммануэль машет. Джереми трогает руку Эммануэль. Эммануэль прикасается к его пальцам. Джереми грубо обнимает ее, а потом пытается засунуть кулак в ее рот.

— Ай-ай, как некрасиво, — говорит Фрида.

Таккер просит Джереми быть аккуратнее. Фрида и Таккер смотрят в глаза друг другу, а не на своих кукол.

Фрида смотрит и смотрит. Таккеру приблизительно столько же, сколько ей, может, немного больше — сорок с хвостиком, он белый, у него сутулое тело книгочея. Его прямые волосы почти целиком поседели и ниспадают на лоб. Подстрижены кое-как. Когда он улыбается, его глаза почти исчезают. Он улыбчивый. Он не такой грузный, как Уилл, и не такой привлекательный, морщин на лице у него больше, чем у Гаста, у него большие ровные зубы, которые придают его лицу лошадиные черты.

Она смотрит на его безымянный палец на левой руке, но потом вспоминает, что украшения у них отобрали. Придется