Аргентинец - Эльвира Барякина

Поэты один за другим перебрались через подоконник и прямо по грядкам побежали вниз по откосу. Кто-то упал, чертыхнулся. Нина с Еленой завернули в скатерть остатки угощения, сунули все под диван и спустили плед до пола — будто и не было никаких гостей. Любая сходка в буржуазном доме приравнивалась к политическому собранию — доказывай потом, что на повестке не стояло ничего, кроме песен и стихов.

Нина с Еленой прислушивались к голосам в прихожей. Шаги, скрип дверной ручки… В комнату вошли Жора и Саблин.

— Варфоломей Иванович, вы?! Что случилось?

Елена зажгла свечу, и пламя озарило бескровное лицо Саблина.

— Меня призвали в Красную армию… И вы, наверное, не знаете: «Барыню» отыскали…

— Нашу «Барыню»? — переспросил Жора. Это было лучшее из судов Никанора Багрова.

— Да.

— Куда же вас направляют? — испуганно спросила Нина.

— В Казань. Там будет организован полевой госпиталь. Под Симбирском идут бои, много раненых. Комиссар Маркин пригрозил мне расстрелом, если я откажусь.

— Я не отдам «Барыню», — шепнула Елена Жоре.

Судовладельцы все лето воевали с губисполкомом, пытаясь уберечь пароходы от национализации: отказывались передавать документы, занижали мощность двигателей и тоннаж, нарочно запутывали дела, пуская хлебные баржи под перевозку дров и камня, а «дровянки» — для погрузки хлеба. Но дело кончилось плохо: на одном из пароходов был застрелен капитан — в назидание остальным. Тогда Союз судовладельцев втайне решил передать уцелевшие суда подполковнику Каппелю, который возглавлял вооруженные силы белых на Волге.

«Барыню» действительно нельзя было оставлять большевикам. Она была одним из самых быстроходных судов. Ее построили три года назад и вместо парового она имела дизельный двигатель. Багров несколько раз приглашал Жору покататься: это был корабль будущего.

Пока Нина расспрашивала Саблина о подробностях, Жора с Еленой потихоньку выскользнули из дома. Тропами, через кусты, они спустились к Нижне-Окской набережной, где рядом с водонасосной станцией жил Постромкин, лоцман, служивший у Багрова.

Жора оглядел пустынную улицу: никого. Шмыгнули в подворотню, постучали в окно.

— Кто тут?

— Постромкин, это я! — прошептала Елена. — Впусти нас!

Семейство лоцмана жило в маленькой двухкомнатной квартире.

— Ступайте на кухню, — проговорил он, передавая Жоре коптилку. — Мои все спят, так что тихо.

Сели вокруг изрезанного ножами стола.

— Ну, что у вас? — спросил Постромкин. Он был в одних кальсонах; на заросшей жирной груди поблескивал медный крестик. Елена не знала, куда глаза девать, — стеснялась.

Жора пересказал все, что слышал от Саблина.

— Знаю, — хмуро сказал Постромкин. — Всех наших мобилизовали: и ваняев, и водолива[26], и старшего механика, и меня…

— Неужели пойдете? — ахнула Елена.

— Бабу мою, сказали, расстреляют, если не пойду.

— Надо сжечь «Барыню»! — твердо сказал Жора. — Облить борта керосином… Где она стоит?

— Да тут и стоит — напротив извозчичьей биржи.

— Охрана есть?

— А то!

Жора помолчал, думая.

— Нам потребуется лодка и керосин, — наконец сказал он. — Подплывем со стороны реки…

Постромкин взглянул на него оторопело:

— Ну, ты отчаянный!..

Елена взяла Жору за руку, стиснула его ладонь:

— Постромкин, мы сами все сделаем: помоги нам!

Тот ушел и вернулся уже одетым:

— Сидите здесь — я сейчас буду.

Его не было больше часа.

— А он точно надежный? — спросил Жора.

Елена возмущенно вскинула брови:

— Они с отцом вместе бурлаками ходили по Волге. Такие тяжести перетаскивали — уму непостижимо. В этих артелях люди как братья становились: по-другому нельзя, когда на человека по двести пудов груза приходится.

Жора обнял Елену, поцеловал в мягкие волосы.

— Товарищ, верь: взорвется порох,

За всё расплатимся сполна,

И в милицейских протоколах

Напишут наши имена!

Елена засмеялась и вдруг прервалась: на пороге появилась босая простоволосая женщина в длинной рубахе.

— Дети… Ведь совсем дети! — запричитала она. — Он в ЧК побежал, ирод-то мой, сдать вас решил! Уматывайте отседова!

— Война, товарищ Рогов! — взволнованно закричал Леша Пухов. — Нас включили в состав Второго Петроградского полка: в четверг выступаем в направлении Казани. Поедем на военном транспорте «Нахимовец», через Мариинскую систему. Вы с нами, так что собирайтесь.

Путь на Казань шел через Нижний Новгород.

— Никак на фронт собрались? — спросил Хитрук, оглядывая Клима, когда тот зашел к нему попрощаться. Вид у аргентинского переводчика с китайского на русский был весьма колоритен: новенькое, только что со склада, обмундирование и все то же длиннополое серое пальто, пошитое у лучшего портного на Calle Florida[27]в Буэнос-Айресе.

— Я еду в Нижний, — отозвался Клим.

Хитрук отвел глаза:

— Ну, с богом, с богом…

Он хлопал себя по карманам в поисках зажигалки, ворчал, чертыхался и делал вид, что не замечает протянутой ему руки.

— Спасибо за все, Борис Борисович, — сказал Клим, поднимая с пола вещмешок.

Дурга встретила его на лестнице.

— Уж и не знаю, чего вам пожелать… — проговорила она сердито. — Уезжайте скорее, а то я что-нибудь ляпну, нечаянно вас прокляну, и вы в первом бою схлопочете пулю.

Военные суда едва пробирались по обмелевшим за лето рекам. На Шексне двадцать восемь столетних шлюзов на подъем и четыре — на спуск. Деревянные камеры ветхие, неглубокие — пришлось перегрузить и уголь, и боеприпасы на баржи; воду и ту спустили из паровых котлов. До самого Рыбинска шли на буксирах, со средней скоростью два с половиной узла. Иногда приходилось простаивать у шлюзов по полдня — ждать, пока в верхнем бьефе накопится вода.