Манюня - Наринэ Абгарян

— Если вот так вот покачаться, — повела она пузом вперед и назад, — то можно увидеть, какого цвета на мне трусы.

Но тут она заметила коробку конфет у меня в руках.

— Это Агнессе, — предостерегла я ее от дальнейших активных действий.

— А зачем?

— Она пригласила нас на примерку своего свадебного платья!

— Да ну! — У Маринки заблестели глаза. — А можно и мне с вами?

— Неудобно как-то. Тебя же не приглашали, — замялись мы.

— Ну возьмите меня с собой, — заканючила Маринка, — это нечестно, вы трое пойдете, а я не пойду. Я ведь вам никогда в просьбе не отказываю. И конфету чешскую давала полизать, и гудрон с вами жевала.

— Ш-ш-ш-ш, — зашипели мы, — чего ты про гудрон орешь?

— Я шепотом ору!

Про историю с гудроном мы старались не распространяться. Потому что было за что. Недели три назад на нашей улице меняли трубы. И рабочие, которые потом укладывали асфальт, привезли с собой какую-то большую, размером с бочонок, цилиндрической формы черную штуковину.

— А что это такое? — Наматывали мы круги вокруг рабочих.

— Это специальная черная смола, она как резина, ну или как жвачка. Ее используют при дорожных работах, — снисходительно объясняли они нам.

При слове «жвачка» у нас загорелись глаза. Как только все ушли на обеденный перерыв, мы прокрались за ограждение и оторвали большой кусок гудрона. И потом до поздней ночи жевали его. Гудрон пах бензином и оставлял во рту неприятный привкус.

— Если закрыть глаза, то можно представить, что это жвачка, — приговаривала Манька.

— Главное, чтобы мы потом не отравились, — беспокоилась я.

— А я знаю, чего с нами будет, — вдруг сказала Каринка.

— Чего?

— Мы станем неграми. Смола-то черная. Вот проснемся с утра и будем черные с ног до головы. И волосы буду кучерявые. Как у Африка Саймона с пластинки. Ну, который поет «афанафанфана шаралала».

Я не буду рассказывать вам в подробностях, как мы пережили ту ужасную ночь. Каждая из нас по восемь раз вскакивала с постели и при лунном свете проверяла цвет своей кожи. Пугало даже не то, что мы станем черными, а то, что придется рассказывать родителям про гудрон. К счастью, с утра мы проснулись такими же, какими были вчера. «Повезло», — решили и от греха подальше никогда больше не жевали гудрон.

Мы с Каринкой переглянулись. Маринка, в общем-то, была права. Она мировая девочка и ни разу не подводила нас.

— Ладно, пойдем, — кивнули мы.

— А я вам по дороге расскажу про своего брата, — радостно запрыгала вокруг нас Маринка.

— Чего он еще отчебучил? — подскочили мы. Тринадцатилетний брат Маринки был «тот еще фрукт» и периодически выкидывал непонятные нашему девчачьему уму фортели.

— Он стащил у мамы запретную книгу и прочел ее от корки до корки, — округлила глаза Маринка.

— Какую такую запретную книгу?

— Какую-то бакачу. Там что-то страшное и не для детского чтения, — объяснила Маринка, — а Сурик эту книгу украдкой читал. И прятал у себя под матрасом. А мама полезла менять белье и нашла бакачу. И папа выдрал Сурику уши и сказал, что он балбес и об этом ему еще рано читать. А Сурик сказал: можно подумать, что там такого, а папа назвал его олухом царя небесного. А потом еще маму отругал за то, что она книги такие покупает. Вот.

— Надо же, — покачали мы головами, — какой непослушный мальчик!

— И еще мне Рита из тридцать пятой рассказала секрет, и я который день страдаю, — пригорюнилась Маринка.

— Секреты выдавать нельзя, — расстроились мы.

— Да я знаю, вот и страдаю.

Так мы дошли до дома Шаапуни. Манька ждала нас у ворот.

— А чего это вас так много? — испугалась она.

— Маринку мы по дороге встретили.

— Наверное, не пустят на примерку, — вздохнула Манька.

— Если не пустят, то я уйду, — заплакала Маринка, — я и так несколько дней страдаю, могу и из-за этого пострадать.

— А чего это ты страдаешь? — удивилась Манюня.

— Ей Рита из тридцать пятой доверила страшный секрет, — рассказали мы.

— Ой-ой, чужие секреты выдавать нельзя, — покачала головой Манька.

— Нельзя-нельзя, — вторили мы ей.

— Вот я и страдаю, — пуще прежнего разрыдалась Маринка.

Мы в растерянности топтались рядом. Каждую из нас подмывало спросить, что же такого страшного доверила ей Рита, но мы помнили, что секреты выдавать нельзя. Поэтому молча страдали вместе с Маринкой.

— Ладно, пойдем с нами, — вздохнула Манька, вытащила из кармана платок и протянула Маринке, — утри слезы.

— Спасибо тебе большое, — вздохнула Маринка, трубно высморкалась в платок, а потом протерла им лицо.

Агнесса, конечно, не возражала против присутствия Маринки. Она была очень радостная, постоянно смеялась и светилась счастьем. Приведи мы с собой еще с десяток девочек, Агнесса бы, наверное, и слова не сказала.

— А почему ты заплаканная? — спросила она Маринку.

— Страдает, — объяснили мы хором.

— Сейчас мы ее утешим, — сказала Агнесса и повела нас к себе в комнату. Там она усадила нас на диван и открыла коробку конфет, которую мы с собой принесли.

— Угощайтесь, сейчас вам еще лимонаду принесу.

— Вот повезло, — переглянулись мы и взяли каждая по конфете. Маринка взяла две, но мы на нее грозно цыкнули, и она виновато положила одну обратно.

— Это я от переживаний, — пробубнила она.

Потом пришла портниха, принесла платье Агнессы, и мы, затаив дыхание, ждали, пока она его достанет из большого пакета.

— Красота-то какаааая, — выдохнули мы, когда портниха развернула свадебный наряд. Это было платье нашей мечты. Белое, легкое, с вышитым бисером корсетом, прозрачными рукавами-бабочками и пышной, словно пенной, юбкой. Когда Агнесса его надела, мы разинули рты. Такой красивой мы ее еще никогда не видели.

— Доченька моя, — заплакала мама Агнессы, тетя Нина, — какая ты у меня красивая!

— И такая счастливая, — завертелась в платье Агнесса. Она встала на цыпочки и стала кружиться вокруг себя. Мы любовались ее изящными ножками и впервые в жизни стали смутно понимать, сколько силы таится в хрупкой женской красоте.

— А-а-а-а-а-ааааа, — вдруг разрыдалась Маринка, — не хочууууууу!!!!!!!

— Чего не хочешь? — всполошились все. — Ну что такое с тобой происходит?

Агнесса перестала вертеться, пощупала лоб Маринки и уложила ее на диван.

— Может, ребенку успокоительное дать? — повернулась она к матери.

— Не надо мне успокоительного, — вскочила Маринка, — пойдем отсюда, девочки.