Империя в войне. Свидетельства очевидцев - Роман Сергеевич Меркулов

части разграбили и сожгли город Броды, убили и изнасиловали жителей».

В. А. Теляковский, 24 сентября

Сегодня у меня был доклад у Министра Двора, который в среду возвратился из Ставки вместе с Государем Императором. После доклада я довольно долго говорил с ним и вынес довольно грустное впечатление о современном внутреннем состоянии нашего высшего управления. Граф сознает, что много делается без сознания важности переживаемого времени. Влияние Распутина несомненно. Министры настолько не солидарны с Горемыкиным, что хотели все подать в отставку и не сделали это лишь потому, что не хотели производить скандала. Князь Щербатов, министр внутренних дел, долго советовался с графом, который ему сказал, что считает нечестным для настоящего патриота теперь уходить. Надо Государю сказать всю правду, а затем что будет, то будет. Завтра у князя Щербатова доклад, и он обещал позвонить графу, как все произойдет. Во всяком случае, положение князя Щербатова непрочно. Вероятно, уйдет также и Самарин. Государыня Императрица Александра Федоровна упрекает Государя в бесхарактерности. Горемыкин пользуется доверием. Барк, министр финансов, уже подавал в отставку, но Государь разорвал его прошение и приказал остаться. Сам граф очень удручен устранением князя Орлова.

А. В. Тыркова-Вильямс, 25 сентября

Хворала все время. 19-го августа уехала в Кисловодск. Там война отражается по-своему. Цены поднялись. Довольно много раненых офицеров и очень мало раненых солдат. В парке бродят барыни, ошалевшие от безделья и нарзана. Переодеваются, мажутся и гоняются за мужчинами. <…> Сахар, мука, крупа, дрова, вот единственно, о чем говорят. Победы и поражения отодвинулись перед этой сумятицей внутреннего поражения или, вернее, разложения. Если от него не излечиться, то грубые и вполне понятные бунты неизбежны. Голодный всегда будет искать виновника своего голода.

«Вечерний курьер», 25 сентября

Дело верное.

«Забайкальская Новь» приводит цены на манчжурский спирт, вполне объясняющие деятельность «спиртоносов»: На станции Манчжурия ведро спирта стоит 6 рублей, а в Чите 58 рублей, в Верхнеудинске около 100 рублей за ведро. Это цены оптовые, а в розницу бутылка спирту в Иркутске продается по 8-ю рублей за бутылку, т. е. ведро спирта продается от 160–200 рублей.

Сколь мизерным кажется перед этими ценами размер штрафа, уплачиваемого изловленным спиртоносом.

Р. М. Хин-Гольдовская, 25 сентября

Наступают холода. Москва без дров, без угля, без молока, без сахара… У мясных лавок, у булочных, у молочных – дежурит, дожидаясь очереди, длинный хвост… Сахару совсем нет… Перевезти вагон дров со станции (нам два дня тому назад с Курского вокзала привезли) – стоит 100 и 120 рублей! А «отцы города» и «мужи совета» – все заседают и совещаются… Масса беженцев, особенно поляков.

«Русские ведомости», 27 сентября

Трагическое положение.

Развитие техники создало это положение. В таком остром виде его не могло быть ни прямо, ни в аллегории. Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге: один неверный шаг, и вы безвозвратно погибли. В автомобиле – близкие люди, родная мать ваша. И вдруг вы видите, что ваш шофер (т. е. Николай II – прим. авт.) править не может, потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас и себя, и, если продолжать ехать, как он, перед вами – неизбежная гибель.

К счастью, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной; им надо поскорее взяться за руль. Но задача пересесть на полном ходу нелегка и опасна; одна секунда без управления, – и автомобиль будет в пропасти.

Однако выбора нет – вы идете на это.

Но сам шофер не идет. Оттого ли, что он ослеп и не видит, что он слаб и не соображает, из профессионального самолюбия или упрямства, но он цепко ухватился за руль и никого не пускает.

Что делать в такие минуты?

Заставить его насильно уступить свое место. Но это хорошо на мирной телеге или, в обычное время, на тихом ходу, на равнине, тогда это может оказаться спасением. Но можно ли делать это на бешеном спуске, по горной дороге. Как бы вы ни были и ловки и сильны, в его руках фактически руль, он машиной сейчас управляет, и один неверный поворот или неловкое движение этой руки, и машина погибла. Вы знаете это, но и он тоже знает. И он смеется над вашей тревогой и вашим бессилием:

«Не посмеете тронуть».

Он прав: вы не посмеете тронуть; если бы даже страх или негодование вас так охватили, что, забыв об опасности, забыв о себе, вы решились силой выхватить руль, пусть оба погибнем, – вы остановитесь; речь идет не только о вас, вы везете с собой свою мать, ведь вы и ее погубите вместе с собой, сами погубите.

И вы себя сдержите; вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда минуете опасность, когда вы будете опять на равнине; вы оставите руль у шофера. Более того, вы постараетесь ему не мешать, будете даже помогать советом, указанием, действием. Вы будете правы – так и нужно сделать. Но что будете вы испытывать при мысли, что ваша сдержанность может все-таки не привести ни к чему, что даже и с вашей помощью шофер не управится, что будете вы переживать, если ваша мать, при виде опасности, будет просить вас о помощи, и, не понимая вашего поведения, обвинят вас за бездействие и равнодушие.

В. А. Маклаков

Д. А. Фурманов, 29 сентября

Только что натянул брюки и сапоги, слышу: «бац, бац!!!» Полетели стекла, что-то затрещало и грохнулось. Я не успел еще опомниться и сообразить, в чем дело, как другая бомба разорвалась почти под окном, потому что в соседнем отделении, уборной, зазвенело стекло. Ясно было, что аэроплан кружится над станцией и продолжает гнусную операцию. <…> Живо накинул тужурку и выскочил из вагона. Аэроплан держался тысячи на 1½—2 метров и теперь уже удалялся на северо-запад. Всюду бежали солдаты, бежали и кричали что-то сестры, откуда-то появились бабы в цветных сарафанах. Все это бежало бог знает куда, металось из вагона в вагон, кидалось стремительно под вагоны и так же стремительно выскакивало оттуда, удирая к лесу. Я перебежал на другую сторону поезда, где разорвались бомбы. Вагон военного поезда был разбит вдребезги. Крыша и стены – все было снесено и валялось тут же вместе со всяким хламом, выброшенным из вагона. Пол уцелел, он тоже весь был