Каждый дар – это проклятие - Кэролайн О'Донохью

я окончу школу. Я понимаю, что это большое событие не только для меня, но и для моей мамы. Это, можно сказать, очередная веха в ее родительской жизни. Ей исполнится пятьдесят шесть лет, и все ее дети окончательно станут взрослыми.

Она закрывает окно, а я иду к ограде, подзывая Туту. Земля очень холодная, но я почему-то не возвращаюсь домой, чтобы надеть башмаки, а снимаю носки и бегу по лужайке, продолжая звать пса. Паника нарастает. Куда же он подевался?

Я не знаю, как называются деревья в глубине нашего сада. Это обычные для пригорода деревья – высокие, стройные, похожие на веретено по форме. С голыми ветвями, дрожащими на фоне декабрьского – нет, уже январского! – ночного неба, словно худые девушки без пальто.

Я замедляю шаг и иду мимо деревьев дальше, ожидая увидеть зеленую поляну – сад МакКеонов. Но деревья становятся гуще – теперь это деревья, которые еще не сбросили листву, и я вдруг понимаю, что они мне знакомы. Я знаю, как их зовут. Красные ягоды рябины, когтистые ветви тиса, высокий и величественный дуб.

«У кельтов были особые правила в отношении деревьев, – слышу я женский голос. – За вырубку полагалось наказание».

«Это правда?» – спрашиваю я.

«Строгость наказания зависела от важности дерева, – объясняет Домохозяйка. – Дуб, орешник, остролист, тис – в таком порядке. Та женщина неправа. Ирландия никогда не была такой уж дикой. Она только казалась дикой тем, кто не хотел ее понимать».

Мои ноги больше не мерзнут. Они сияют белизной, их подошвы покрыты защитными мозолями. Я продолжаю ощущать землю и испытывать неловкость, но это неловкость другого рода. Это неловкость от осознания, что под твоими ногами обитают сотни живых существ. И еще я ощущаю тепло Туту, прижимающегося ко мне своим телом, – он достает мне до самого бедра. Теперь мы с ним идем куда-то целенаправленно. Сейчас очередное полнолуние, и перед нами очередная поляна, где нам приносят в жертву зайцев. Я смотрю на луну и чувствую, как по мне пробегает дрожь Мэйв.

На этот раз трансформация проходит легче. «Миры становятся тоньше», – говорит она, и ее голос полностью принадлежит мне.

Чужая жизнь становится ближе, и от этого я ощущаю себя более бодрой, менее одинокой и не такой усталой. Прошлое никогда не бывает по-настоящему прошлым. Знай это люди, они никогда бы не вели себя настолько глупо. Мы все существуем здесь и сейчас, во все времена, все сразу. Как двести лет назад, так и на следующей неделе. Понемногу там, понемногу здесь, но во все времена.

Но люди этого никогда не поймут. Это все равно что просить их вспомнить отдельный лист дерева, опавший лет тридцать назад. Этот лист до сих пор здесь, впечатанный в слои земли, похожей на причудливый торт. Но это их не утешает.

Вот почему я не занимаюсь утешением.

Пес устремляется вперед и находит круг. Я слышу, как его встречают голоса. Несколько голосов. Остановившись, я недовольно прислушиваюсь. Женщина и мужчина. Пес их испугал – рычит, морщится, обнажает зубы.

– Только для женщин, – говорю я.

Они оба оглядываются и замечают меня. Женщина знакома мне по предыдущей встрече. Это мать Уны. Теперь она старше. А паренек рядом с ней – это ее сын.

– Мы принесли тебе четырех зайцев, – говорит он с крайне серьезным видом.

Я выдерживаю его взгляд и задаюсь вопросом, откуда взялась идея, что прикармливать мою собаку – это способ привлечь мое внимание. Или заставить меня проявить сочувствие.

– Тише, Под, – говорит его мать.

Я понимаю, что это им она была беременна, когда мы встречались в последний раз. Почти двадцать лет назад.

– Как Уна? – строго спрашиваю я.

– Замечательно, спасибо, – отвечает женщина.

– Там, в большом доме, девушка, – говорит мальчик, указывая на здание вдалеке, похожее на нависшего над деревней старого хищника. – Ее держат там насильно.

Я поднимаю бровь.

– Поди, – повторяет его имя женщина, на этот раз более резким тоном.

– Продолжай, – говорю я, довольная тем, что если говорит и не сама женщина, то хотя бы речь идет о женщине.

Не нужно спрашивать, какой дом он имеет в виду. Во всей округе здесь только один «большой дом», и в нем живут англичане, к которым устраиваются или не устраиваются на работу местные жители.

Паренек продолжает. Судя по его рассказу, девушка – это нечто вроде разменной монеты. Она из местной мелкой аристократии, из тех семей, что претендуют на один из местных замков. Далее в истории фигурируют двое слуг и лошадь. Какие-то запутанные родовые документы на пергаменте, которые доказывают… что-то, никто не понимает до конца, что именно. Сложная череда смертей и происшествий на полях сражений во время Семилетней войны неожиданно привела к тому, что эта девушка стала наследницей огромного состояния. Беззащитной наследницей.

– Они пригласили ее к себе и попросили меня подсыпать ей что-то в пищу, – продолжает Поди, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Я настораживаюсь. Собака тоже поднимает уши.

– Что-то?

– Я не знаю, что это было, – бормочет мальчишка. – Я просто работаю на кухне. Это было в серебряном блюдце. Грибы, тушенные со сливками и эстрагоном.

Он замолкает. Луна на короткое время скрывается за облаками.

– Но сами они их не ели, – продолжает он. – Ела только она. А на следующий день она заболела, лежала в постели и бредила, и они сказали, что ей лучше остаться еще на некоторое время, ну и…

– И?

– А когда она очнулась, то оказалось, что она уже замужем, – бормочет он. – И все они там постоянно талдычат что-то о ее штормовом романе…

– Бурном…

– Бурном романе. А она там в плену. Они говорят, что она сошла с ума. Она на самом деле сходит с ума. Только и делает, что кричит и просится домой, но никто ее не отпускает. А они пускают ей кровь и говорят, что это лихорадка. Дело-то все в деньгах, вы сами понимаете. Им нужны деньги. Ну и ее наследство.

Случай необычный. Я не привыкла иметь дело с таким классом людей.

– А тебе-то что с того? – спрашиваю я. – Она что, заключила с тобой сделку? Пообещала часть денег, если ей удастся сбежать?

Он мотает головой.

– Хорошо, коли так, – раздраженно говорю я. – Но если ты договорился о чем-то с кем-то, я должна знать об этом. Это повлияет на дело.

Парень переводит взгляд с меня на мать.

– Нет. Ни с кем я не договаривался.

Его голос дрожит, но я принимаю зайцев и говорю, что я беру девушку под свою защиту.

– Не знаю пока как, но я помогу