Письма на чердак - Питер Грю

Небо стало светлеть – может, хоть к утру Подсолнух вернётся?

Художница легла на ствол. Ей было скучно, тоскливо, одиноко. В таком положении её и застала подруга.

– Что тут произошло? – встревоженно спросила она.

– Дерево упало, – буркнула Художница, продолжая лежать. – Само.

– Ладно, родители разберутся, – решила Подсолнух и залетела в Нору.

– Где-то пропадала всю ночь и даже не извинилась, – возмутилась Художница, уже забыв, что сама недавно хотела просить прощения.

Она соскользнула с дерева и отправилась вслед за подругой. Подсолнух лежала в полумраке, зарывшись в листья и отвернувшись к стене. Её лёгкие жёлтые волосы, словно цыплячий пух, нежно торчали во все стороны.

– Где родители? – спросила Художница.

– На празднике, – глухо ответила Подсолнух.

– А ты?

– Пришла тебя проведать.

Художница хмыкнула и собралась уже съязвить, но неожиданно плечи Подсолнух задрожали от всхлипов.

Художница испуганно упала на колени рядом с подругой.

– Что случилось?

– Как у тебя, – сквозь слёзы выдавила Подсолнух.

– Что – как у меня? – спросила девочка, побледнев.

– Как у тебя. Ты его любишь, а он тебя нет.

Художница облегчённо засмеялась.

– Ты о нашей ночи знакомства? Я уже и думать забыла о том мальчишке. Вот дурёха! Значит, у тебя всего лишь разбито сердце? Напугала меня.

Подсолнух продолжала тихо всхлипывать.

– Скажи лучше, почему у вас дома пусто? – чтобы отвлечь подругу, спросила Художница.

Она стала выбирать из подстилки резные листья, похожие на кленовые, и укладывать их на голову Подсолнух, запутывая в жёлтых волосах.

– Потому что мы используем миражи. У нас всё временное, и оно исчезает, – глухо ответила Подсолнух.

– А эта засушенная трава тогда зачем? – не поняла Художница.

– Это моё гнездо. Я только недавно стала совершеннолетней. Дети призраков хуже контролируют миражи.

Подсолнух наконец немного успокоилась и повернулась к подруге. Она хотела добавить что-то, но её большой рот, полуоткрывшись, застыл в удивлении.

– Что у тебя с лицом? – испуганно спросила она.

– Что? – Художница принялась мять лицо. – Что не так?

– На глазах!

Подсолнух сотворила зеркало и направила на подругу. Пальцы девочки застыли, и она медленно убрала их от лица.

– Не знаю, – сказала она, опустив глаза.

Подсолнух вдруг кинула зеркало в листья и резко посмотрела на вход.

– Тихо! – неожиданно шикнула она. – Сиди здесь!

И призрак стремительно вылетела из Норы, встав перед входом. Художница шёпотом подозвала Собаку и прижала её к себе. Ей показалось, что она слышит шелест крыльев, а потом вдруг мужской голос:

– Где он?

– Здесь нет никого, кроме меня, – ответила Подсолнух сурово, но голос её дрожал.

– Ты его наставник?

– Безразличные не связываются с подорожниками, – так же холодно ответила Подсолнух.

– Дай осмотреть жилище. Все СамСветы покинули Тёмный Уголок.

– Вы не можете войти в дом без моего разрешения, – заявила Подсолнух. – Уходите!

Художница никогда не думала, что её подруга такая смелая. Её Подсолнух с круглыми робкими глазами, у которой она шутки ради выманивала подробности о призрачном мире, а та всегда отвечала урывками и, кажется, сама боялась своих же слов. Сейчас она говорила сухо и спокойно, обращаясь к незваному гостю. А Художница вся дрожала, сидя на сухих листьях и прижав к себе Собаку. Вот вам и хвалёный Сорокопут – гроза призраков. Но сейчас она не птица, а просто девочка, пришедшая за подругой. Сейчас любой призрак сильнее её.

Вдруг опять этот странный звук крыльев. Улетели?

Подсолнух повернулась к подруге.

– Снова приходили за мной? – обречённо спросила Художница.

Подсолнух кивнула, вытянув в линию длинный рот.

– Не бойся. Я тебя никому не отдам.

У Змейкота толстенькое коротенькое туловище змеи, проглотившей антилопу. Оливковое, с чёрными острыми полосками. А брюшко цвета нежного сливочного масла. Призрачное тело, очерченное голубоватым светом, легко проходит сквозь стены. А вот голова – нет.

Живёт Змейкот на самом верху Младшей Башни Замка-завода. Благо, в Тёмном Уголке нет принцесс, которые не мыслят себя без заточения в башнях. Этот маленький полупризрак добирается до своего гнёздышка, карабкаясь по стене, цепляясь крохотными лапками за шероховатости и трещинки в камнях.

В круглой башенной темнице неестественно розовеет большая подушка с пролёженной вмятиной посередине – это постель Змейкота. На ней он отсыпается после охоты. Вокруг валяются зелёные перепончатые крылышки – его собственные сброшенные крылья из Комнаты Полётов. Одни совсем свежие, хранящие воспоминания о небе и шуршащие, как осенние листья. Другие, уже мёртвые и выцветшие, постепенно тают и напоминают порванные паутинки. Валяются здесь и настоящие птичьи перья, а ещё мелкие косточки: вполне осязаемая змейкотиная голова имеет острые зубы.

Эта чердачная комнатка замка теперь мой дом, а Змейкот – мой новый наставник. Да, меня понизили. Я больше не СамСвет Царя. После праздника я оказалась не нужна. Сорокопут не явился, парад СамСветов закончился.

Царь встретил меня на следующую ночь после праздника во внутреннем дворе замка с заготовленной речью:

– Анжела, – сказал он. – Я плохой наставник. Но я знаю, где ты можешь пригодиться, где ты будешь нужна. Поэтому я передаю наставничество.

Я не верила своим ушам, стояла перед ним и молчала, опустив голову и рассматривая его чёрные тяжёлые ботинки. Он тоже ничего больше не добавил, ждал, когда я переварю информацию.

– Кто теперь мой наставник? Чем я буду заниматься? – наконец выдавила я, сдерживая слёзы.

– Он живёт наверху башни, и зовут его Змейкот. Он гоняет в замке шушер. Помнишь? Я тебе говорил как-то о них. Последнее время совсем распоясались, и Змейкот давно просит помощи. Ты же отлично летаешь, у тебя две химеры. Вы быстро наведёте в замке порядок.

– Ты хочешь, чтобы я гоняла каких-то полукрыс?

Слёзы сразу высохли от возмущения, я подняла глаза. Он, как всегда, смотрел на меня холодно и спокойно.