Спецназ обиды не прощает - Евгений Костюченко

Ему захотелось сразу же вывалиться из машины, потому что он все понял. Счет пошел на секунды.

«Вот так, Степа, — подумал он, — похоже, сейчас вас всех повезут на бойню. Оружие отобрали, собрали в кучку. Отгонят машину в степь, да там и расстреляют. Значит, так. Не ждать, пока машина отъедет. Как только тот сядет за руль, надо рвать отсюда».

— Лично я согласился, — сказал Седой. — Все ж таки инструктором спокойнее.

Остро запахло разлившимся бензином.

— Ну, а я только закурить нацелился, опять двадцать пять, не курить, не плевать, не…

Щуплый не договорил. Громкий хлопок перебил его. Со вторым хлопком страшная сила ударила Степана в лоб, и горячая волна плеснула в лицо. Тяжелое тело соседа навалилось сверху, придавив его к сиденью. Седой хрипел и вздрагивал, и каждый новый толчок был слабее, и вот он затих, и что-то твердое больно давило на ребра Зубова.

Он пошевелил пальцами левой руки. Работает. Рука протиснулась под телом Седого, чтобы убрать эту твердую боль, и нащупала рукоятку пистолета. Старый солдат не расстался с верной «тотошкой».

Опоздал, подумал Зубов. Слишком долго рассчитывал. Просчитался, наконец. Обидно. Не так я хотел. Не в такой компании. Не так быстро. Не так дешево. За что ж ты меня так-то? Сколько раз можно было погибнуть геройски, в неравном бою, на глазах у ребят…

А может и к лучшему? Ребятам не придется надрываться, тащить мои девяносто кило под огнем. Какой огонь? Какие ребята? Это не Афган…

Башка пробита, а я еще соображаю. Значит, это еще не конец. Ну, спасибо и на том. Глаза видят. Руки работают…

Он хотел переложить пистолет в правую руку, но оказалось, что правая отключилась. Ничего, мы не зря учились работать с двух рук. И взводить одной рукой. Одна рука — это очень много.

Он услышал голоса и легкое тарахтение мотора. Понятно — Камыш был не один. Подкатилась вторая машина, и там были стрелки. Они-то нас и ликвидировали.

Запах бензина становился все сильнее. Камыш ходил вокруг машины, выливая бензин из канистры. Зубов прислушивался к голосам. Противников было трое.

Он чувствовал, что висит на ниточке, и ниточка вытягивалась в паутинку, но что-то не давало ей оборваться. И она не оборвется, пока он не сделает свое дело.

Боль в голове разрасталась и пульсировала. Глаза были залиты горячим и липким, он хотел вытереть их, но боялся пошевелиться и спугнуть противника. Пусть подойдет. Тогда и глаза распахнутся, и рука вскинется, и он не промажет.

Но Камыш не подошел. Загудел огонь, и в закрытых глазах стало красно и жарко.

Опять просчитался? Это уже слишком, возмутился он. Вместо безболезненной пули в затылок — заживо сгореть? Я живой или уже нет? Или уже начался ад?

Тот, к кому он обращался, помог ему в последний раз. Дверь машины вздрогнула и приоткрылась сама. В салон ворвались языки пламени и дым. Странно, но Зубов не ощущал жара или удушья. Пламя не обжигало лицо, только заставляло шипеть и стягиваться ту липкую жижу, которая заливала глаза. Теперь глаза распахнулись, и в свете огня, за лужей горящего бензина он увидел удаляющуюся фигуру с винтовкой в руке. На плече Камыш держал длинный сверток.

Чуть дальше отблески огня отражались в стеклах какой-то темной машины, и там стояли еще две фигуры.

Степан попытался выбраться из-под Седого, но ноги не слушались его.

— Эй, ты! — закричал он, почти не слыша себя. — Ты, салабон! А как же контроль? Салабон! Контрольный забыл!

Камыш остановился, оглядываясь. Было ясно, что он не понимает, откуда донесся голос. Да и не голос это был, а невнятный вой и стон.

Порыв ветра прибил пламя к земле, и Степан отчетливо разглядел цель и успел навести ствол. Он выстрелил — и услышал, как вскрикнул и замолк Камыш, захлебнувшись собственной кровью.

Двое других присели у машины, вытянув руки с пистолетами и водя их по сторонам. Им и в голову не могло прийти, что выстрел раздался из горящей машины.

Пламя вдруг стало ярче, что-то затрещало, машина качнулась. Но Степан успел выстрелить два раза, и обе фигуры повалились у машины. Он продолжал стрелять по лежащим, чтобы добить их наверняка, и тело Камыша дергалось после каждого выстрела.

Степан Зубов выронил пистолет, ставший неимоверно тяжелым, и опустил простреленную голову, уже не слыша оглушительного треска и рева огня.

Повар Фейзулла сказал, что все охранники уехали, но это было не совсем точно. Уехали, похоже, только боевики, которые вчера так громко занимались строевой подготовкой. Поэтому по дорожкам дачи никто не слонялся.

Клейн выбросил через окно свернутый ковер, затем вылез сам и принял на руки сначала Эльдарчика, а потом и Рену. Фейзулла неловко переминался рядом, держа на плече стремянку.

— Ковер хороший взял, э! — Повар жалостливо поцокал языком. — Тряпка-мряпка никакой не был? Ковер порвем, жалко, да.

— Он твой? — спросил Клейн.

— Все равно жалко. Хороший вещь.

Они подошли к забору, и Фейзулла приставил лестницу. Клейн поднялся на несколько ступенек и расстелил ковер поверх края забора, густо усеянного битым стеклом.

— Рена! — Он оглянулся. — Дай, пожалуйста, какую-нибудь свою вещь. Расческу там или губную помаду.

Рена распустила волосы и протянула ему заколку.

— Подойдет?

— Надеюсь, они ее заметят, — сказал он и бросил заколку через забор.

— Пошли быстро в машину, быстро-быстро пошли, — сказал Фейзулла, оглядываясь.

Клейн еще немного задержался, глядя на узкую дорогу между серыми высокими заборами и на крыши приземистых домиков, придавленные камнями от ветра. Все это было так похоже на какой-нибудь афганский кишлак… Только гораздо чище. И солнце здесь не такое жесткое. И наверно, идти по этой улочке не так опасно. Вполне можно дойти до своих. Так что когда охранники обнаружат пропажу, у них не возникнет никаких сомнений, что пленники перебрались через забор и убежали вот по этой улочке…

Но они не полезли через забор. Фейзулла провел их к своей кухне, где уже пофыркивал мотор серого «мерседеса». Он дал Рене черный платок, и она окутала им голову и плечи. Эльдар забрался на заднее сиденье.

— На пол садись, — приказал ему повар. — Накройся, чтоб плохой человек не видел.

— На КПП не будут машину досматривать? — спросил Клейн.

— Э, зачем? Я каждый вечер с сестрой так еду, никто никогда не смотрит. Кому надо машин смотреть? Сидят, телевизор смотрят.

— Мама, а где мой конструктор? — спросил Эльдар из машины. — Ты взяла?

— Взяла, взяла, — ответила Рена, растерянно взглянув на Клейна. — Кажется, взяла.

— Я принесу, — шепнул он, усмехнувшись, и побежал к бараку.