Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии - Василий Олегович Авченко

войск, приказывал «всё до последних мелочей» делать «аккуратно, правильно и чисто», сформулировав слоган крепости: «Русские здесь остаются навсегда». На свет появлялась красота, которую видели, может быть, несколько офицеров и полурота солдат, – потаённая, сокровенная, набитая порохом и минами.

В 1922 году, после завершения Гражданской и накануне возвращения Дальневосточной республики в Россию – теперь уже Советскую, японские интервенты покинули Приморье на условиях демилитаризации Владивостока. С фортов и батарей сняли вооружение, но уже через десяток лет, ввиду новой угрозы со стороны той же Японии, крепость расконсервировали и усилили. Не воевавшая ни дня, она выполнила свою задачу: Япония, союзница гитлеровской Германии, не атаковала Приморье.

Оба случая, когда война напрямую касалась Владивостока, связаны с Японией. В начале 1904 года город обстреляла японская эскадра; в августе 1945-го зенитчик танкера «Таганрог» сбил японский истребитель.

На Первой мировой Япония ненадолго стала союзницей России, не столько из проснувшихся добрососедских чувств, сколько из желания умерить дальневосточные аппетиты Германии. Владивосток, которому не угрожали немецкие подлодки, стал основным портом для перевалки военных грузов. Шпиономания меняет японский акцент («Штабс-капитан Рыбников» Куприна) на немецкий – и вот в Сибирь ссылают владивостокского предпринимателя, мецената, действительного статского советника Адольфа Даттана, а его старший сын, корнет Александр Даттан, гибнет смертью храбрых за русского царя и Отечество (в это же время другого сына Даттана, оказавшегося в Германии, мобилизуют в немецкую армию).

Японская интервенция 1918–1922 годов была прямой попыткой отторгнуть восточные территории России. На севере Сахалина интервенты оставались до 1925 года. Можно считать интервенцию второй русско-японской.

Глава английских интервентов в Сибири Уорд в 1920-х писал о японцах: «Они были введены в заблуждение своей уверенностью, что Германия предназначена управлять миром… Они стали брать пример с этого ужасного образца. Они совершенно открыто бахвалятся, что они “германцы востока”. Будем надеяться, что они правильно поймут недавний урок истории». Урок был понят неправильно: вскоре после ухода из «Сибири» Япония взялась за свою «барбароссу» – план войны против СССР. В 1928 году Арсеньев сообщал в Далькрайком ВКП(б): «Вожделение её (Японии. – В. А.) распространяется на все острова Тихого океана… Япония ищет случая овладеть Северным Сахалином и даже полуостровом Камчатка… Япония встала между океаном и выходами на Азиатский материк, чтобы отрезать от моря всю Восточную Азию и иметь экономическое и политическое влияние на народы, обитающие на азиатских берегах Великого океана… В случае войны с Америкой Япония немедленно оккупирует Северный Сахалин и будет опираться на свою базу Сейсин (Чхонджин на севере Кореи. – В. А.)… Тогда ей нечего бояться длительной блокады со стороны Великого океана, тогда она не будет отрезана от тыла, необходимого ей для жизни и борьбы. Стремление Японии безраздельно хозяйничать в Маньчжурии и выйти на Амур не мечта, не фантазия и не призрак, а вполне конкретное явление. Конечной целью японского империализма является желание отодвинуть нас от берегов Тихого океана. Мысль эта весьма популярна в Японии… Об этом всё сильнее и сильнее раздаются голоса в японской печати и открыто говорят выдающиеся японские государственные люди… Идёт лихорадочная работа по увеличению военных и морских сил». Всё это Арсеньев писал ещё до японской оккупации Маньчжурии, до перестрелок на границе, до Хасана и Халхин-Гола, до начала работы Зорге в Токио.

СССР в 1920-х делал ставку на Китай. КВЖД стала плацдармом Москвы и Коминтерна. Действия «руки Москвы» в Китае не могли не нервировать Японию, которая вела себя в тихоокеанской Азии не менее размашисто, чем Германия в Европе. Алармизм Арсеньева и советской литературы оправдался. В 1931-м Япония оккупировала Маньчжурию – северо-восточные провинции Китая, ближайшие к Приморью и Приамурью. Здесь появилось «марионеточное», как непременно писали в СССР, государство Маньчжоу-го. Тем не менее Москва установила с ним дипломатические отношения – не затем ли, чтобы сохранить официальное присутствие в Маньчжурии перед неизбежным столкновением с Японией?

Маньчжоу-го возглавил Айсиньгёро Пу И. Впервые он стал императором Китая ещё в 1908 году, в двухлетнем возрасте; после революции 1911 года был низложен; в 1917-м его вновь провозгласили императором, две недели спустя отстранили, а в 1924 году лишили всех титулов и изгнали из пекинского «Запретного города». Опальный вождь перебрался на территорию японской концессии в Тяньцзине. Провозглашённый при поддержке японцев главой «Великой Маньчжурской империи», реальной власти император Пу И (как и его премьер Чжан Цзинхуэй) не имел. «Номинально во главе органов маньчжурской власти стояли китайцы. Но на деле им помогали советники, заместители, помощники, консультанты – все только японцы… Они и были администрацией Маньчжоу-го де-факто… – писал Георгий Пермяков, дальневосточный писатель и востоковед, после революции живший в Харбине, с 1945-го – в Хабаровске. – Над всем японо-китайским правительством нависало 4-е управление Штаба Квантунской армии. Именно это управление и его 39 главных офицеров были истинным правительством 35-миллионного населения Дунбэя» (северо-востока Китая).

В Маньчжурию поехали японские переселенцы. Росла численность войск, строились железные дороги, аэродромы, укрепрайоны. В 1934 году японцы создали БРЭМ – Бюро по делам русских эмигрантов, которое учло все восемьдесят четыре тысячи русских. Членство в БРЭМе стало для русских обязательным, без этого нельзя было получить работу; БРЭМом руководили русские генералы, при которых состояли японские советники.

Харбинские русские относились к новой России по-разному. Одни, как бывший генерал-губернатор Гондатти, отказались сотрудничать с японцами (с началом Великой Отечественной число «оборонцев» среди эмигрантов выросло), другие согласились. Во всех городах Дальнего Востока японская разведка имела резидентов, скрытых под видом фотографов, аптекарей, владельцев ресторанов и отелей, журналистов.

В книгах типа «Лёд и пламень» или «Щит и меч» мы читали о злокозненных диверсантах, пришедших в Приморье из Харбина, и, кажется, не особо в них верили. Когда стали доступны источники с той стороны, оказалось: всё – правда и даже больше.

Вот что пишет Балакшин: «В эмигрантских кругах не переставали развиваться планы антикоммунистической борьбы – от засылки на советскую территорию одиночек-партизан до фантастических замыслов закладки динамита в железнодорожных туннелях Забайкалья и Заамурья». Подполковник Емлин «несколько раз переходил на советскую сторону, пробираясь насколько можно вглубь, поднимая население против особо ненавистных комиссаров и чекистов и беспощадно расправляясь с ними». Одиночек сменили диверсионные группы: «Из начальников этих отрядов особенно выделились казаки Гордеевы, Мыльников, погибшие в Забайкалье, и полковник Г. Почекунин, умерший на Тубабао, на Филиппинах». Отряд Вершинина действовал в Забайкалье, Марилова – в Приморье, старообрядца Худякова – в Амурской области… Японцы предлагали эмигрантам создать дивизию «со специальными техническими частями»; обсуждались планы «глубокого проникновения» на советскую территорию, взрывов мостов на Транссибе. Не раз отряды диверсантов гибли в боях с пограничниками. Знаменитому Никите Карацупе, служившему