Последнее лето - Елена Арсеньева

Внимая беззвучным укорам,

Что бури громовой слышней, —

Он вскрикнет и кинется страстно

Туда, где былая стезя…

Но тени пройдут безучастно,

И с ними обняться – нельзя.

На сей раз Русанов от стихов не заплакал. Видимо, уже привыкк ним…

* * *

Как она назвалась, та девушка? Милка-Любка? А на самом делеона кто? Неизвестно. И неизвестно, как узнать. Не идти же, в самом деле, внумера «Магнолии»… А найти бы ее хотелось, чтобы спросить, не начинать громкохныкать перед ней – что делать, как быть. Ведь не помогла свечка, поставленнаяВарваре-мученице, молебен не помог…

Почему?

Ах, да и не надо искать Милку-Любку, чтобы узнать ответ наэтот вопрос. Потому что молебна во здравие раба Божьего Егория не служили!Бумажку ту глупую выбросили, конечно, сразу. Не станет же батюшка возглашать,как обычно делается при служении: «Во здравие Алексея, Ивана, Леонида, Петра,Мокко Аравийского…» Сама Сашенька виновата, глупость сделала.

А потом она снова сглупила. Надо было на другой деньвернуться и все сделать заново: и записочку написать, и свечечку поставить. Ноу Саши не хватило храбрости. А вдруг там та же самая монашенка служит,горбунья? Вдруг она Сашу запомнила? Вдруг поняла, кто оставил несусветнуюзаписку с именем неведомого Мокко Аравийского? И скажет – что-нибудь этакоескажет: стыдно, мол, глумиться над Божьим домом!

При одной мысли о таком у Саши начиналось стеснение сердца ислезы выступали на глазах. Она была мрачна, сидела дома, ссорилась с Даней,которая вечно лезла в ее комнату («Что дома сидите? Пошли бы погуляли! Мнеубираться, а вы тут. Потом барыня станет за пыль бранить!»), или с тетей Олей(«А что глаза красные, не приложить ли чайного компресса?»). А в лучшем случаеубегала в читальню либо бродила по книжным лавкам, надоедая приказчиком вопросом,вышла ли новая книжка госпожи Ахматовой «Четки», которая была анонсирована в«Энском листке» любительницей поэзии, местной знаменитостью Верой Порошиной.Стихи госпожи Ахматовой Саше нравились. Первую книжку она так и не смогладобыть – ну в самом деле, что такое триста экземпляров? Они небось мигомразлетелись в Москве или Петербурге. Отчего книжки таким малым количествомиздают? Это же только дразнить любителей! Даже и в читальне Пушкинского домасборника не нашлось, только в тетрадке у Веры Савельевой (Вера была большойобожательницей поэзии, правда, она Анне Ахматовой предпочитала ИннуФламандскую, но уж на вкус и цвет товарища нет, как известно!) удалосьпрочитать стихотворение «Песня последней встречи». Конечно, Саша немедленносписала его в свою тетрадку. Очень красиво, очень печально:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки…

И все же она тогда не понимала: как можно до такой ужстепени задуматься, чтобы не заметить, что куда надеваешь? Ведь не налезетлевая перчатка на правую руку-то! А теперь она и сама надела на правую рукуперчатку с левой руки. А как иначе можно назвать эту дурь с поминальнойзапиской?!

Потом, через несколько дней, все же отлегло от сердца. Сашаподумала: ну какая же она глупенькая, откуда той монашенке знать, кто именнооставил дурацкую записочку? Горбунья ведь на нее не смотрела. Когда Сашазаписку положила, там целый ворох бумажных обрывочков лежал. Нет, конечно же,не заметила!

И она решилась попытать счастья сызнова. Написала имя рабаБожьего Егория на четвертушке тетрадного листка, приготовила деньги… На всякийслучай пошла не в шапочке, а в косынке, чтобы вовсе сбить монахиню с толку,если та все же запомнила ее в прошлый раз. А впрочем, у Саши была сильная надеждана то, что нынче в часовне окажется другая послушница. Ведь они обычно меняютсячерез день.

Саша высчитала дни, выбрала, когда смена должна быть, ипошла. Всю дорогу набиралась храбрости, наконец набралась, а уже у входа, вочередной раз укрепляя свой трусливый дух, столкнулась с двумя мещаночками,только что из часовни вышедшими, крестившимися на купол и загородившими дверь вчасовню – не пройти. Пришлось Саше подождать и невольно послушать, что ониговорят.

Одна, чуть постарше Саши, хорошенькая, но толстушка такая,что, почудилось, может не на своих ногах передвигаться, а катиться по улице,как колобок, сказала подруге – крошечной, будто карлица, с веселым клоунскимличиком:

– Нет, Сима, воля твоя, а больше я сюда – ни ногой.Пусть меня матушка Варвара простит. Ну что за часовня? Уныние одно, никакогоблаголепия. Посмотришь на эту горбунью страхолюдную – и сама словно быссохнешься, суродуешься. Никакой радости от молитвы, никакого трепетаньядушевного. Ах, то ли дело – в Тихоновской церкви! Там отец Измаил… Глаза у негочерные, кудри пышные, тоже в черноту отдают, так локонами и идут по плечам, таки идут, борода по грудь, тоже вся в колечках кудрявеньких, голос вкрадчивый…Скажет тебе: «Грешна ли, дочь моя?», в очи заглянет своими очами – так словноза сердце голой рукой возьмет…

Послышался томный вздох.

Малорослая Сима отчетливо хихикнула, однако колобок знайкатился себе по дорожке и ворковал:

– Импозантный мужчина, одно слово. У них и диакончрезвычайно хорош. А тут что же? Сидит уродина, узлом завязанная, да еще и сгорбом. Ах, прости господи! – Толстушка быстро перекрестила рот. – Иглазами она ширк да ширк: «Осторожней, барышня, свечник юбками сметете!» А ятолько подошла к тому свечнику. Чего, спрашивается, ей на меня пялиться? Еедело в каноны нос уткнуть да бубнить себе, а не стрелять глазами по сторонам. Вхраме Божием сие невместно, неблаголепно!

– Это она из зависти, Панечка, – пропищалаСима. – Ей-пра, разрази меня гром на сем же месте! Сама уродина, так хотьна нас поглядеть, обзавидоваться!

Девицы пошли своей дорогой, освободив для Саши вход. Однакоона постояла минуту – да и прошла мимо часовни.

Горбатая – та самая монашенка. И если она такая приметливая,то, конечно, обязательно узнает Сашу. И небось не постесняется – не постесняласьже колобку Панечке сделать замечание! – скрипучим голоском, ехидненько таквопросить: «А не вы ли, барышня, записочку оставили, дабы молебен отслужить воздравие раба Божьего Мокко Аравийского?»

Нет, позора такого не снести, не пережить. И придетсяпроститься с надеждой на завоевание любви раба Божьего Егория, ИгоряВознесенского тож, проститься с надеждой, что глаза его посмотрят на нее слюбовью…

Ах, какая глупая та Панечка, которая страдает по какому-тобатюшке! Подумаешь, очи… Ну что там за очи могут быть, что за голос? Вот кабывидела она те очи, кабы слышала тот голос…