Несчастье на полставки - Анна Кувайкова

По крайней мере, проскочить на лестницу я смогла без помех и подозрений, легко затерявшись среди других подобных персонажей, красных и потных от жары и гипертонии. А дальше уже — дело техники. Пройтись по крутому виадуку над железнодорожными путями, спуститься вниз, на площадь перед вокзалом, где махающих руками таксистов было пруд пруди.

Было, конечно, страшно. Я все время ожидала окрика с моим именем! И лишь только усевшись в молчаливому старичку в почтенном возрасте и с пушистыми бакенбардами, договорившись с ним об оплате через банковский перевод, вздохнула с облегчением.

Поездка из центра города в мою окраину, конечно, обошлась почти по цене одного билета в плацкарт, но оно того стоило. Всего-то полтора несчастных часа дороги по пыльному городу, и я оказалась в последнем перевалочном пункте перед родимым домом, привычно отключая вибрирующий всю дорогу мобильник.

Кажется, меня все это время пытались вычислить по рингтону на смартфоне… Ну, там, на платформе!

Ключей от квартиры, лениво расползшейся на третьем этаже обычной панельной пятиэтажке, у меня, конечно, не было. Но, к моему счастью, в выходной день эти двери обычно не запирались. Да они в принципе-то запирались нечасто.

— Мам? — негромко позвала, с нереальным облегчением, и тяжестью одновременно, позвала, отшвыривая ставший ненужным пакет на полку с обувью. — Ты дома?

— О-па, — в небольшую квадратную прихожую почти сразу вышла маман в старом домашнем платье-халате, на ходу вытирая руки застиранным вафельным полотенцем, давно потерявшим свой изначальный голубой цвет. — Привет, ребенок. Ты где шаталась?

— В санатории, я же тебе говорила, — отозвалась, глядя в пол, стаскивая шлепанцы, с тоской думая, что всё. Любимому огороду пришла откормленная полярная животина… а ведь я ей звонила, предупреждала, и просила хоть иногда поливать! Не животине, в смысле, а маман.

Про сбор огурцов молчу — я теперь что с этими желтыми мутантами-переростками делать буду?

Сама же потом засолки просить будет, и ныть, что мало наделала! Писец, кстати, голодным не останется — зная мою везучесть, он в моей жизни на полном постоянном обеспечении!

— Да? — удивилась мать, явно намекая, что стоило бы у местных медиков реквизировать пару упаковок таблеток от склероза. Ну, или от безразличия и природной лени! — Странно. Ну ладно, бывает. Как съездила-то?

— Вот знаешь… — медленно подняла я на нее злой взгляд, проходя мимо. — Прям очешуенно!

— Здорово! Что привезла?

Да млять… она издевается, что ли?

— Ничего, — мрачно откликнулась, падая за обычный стол-книжку, относительно новый, не слишком хорошо отмытый, и заменяющий здесь обеденный. — Не до того было. А дядя Толя где?

— Так в магазин ушел, — маман, как ни в чем не бывало, принялась дальше строгать лук, меньше всего похожий на покупной, и слишком сильно напоминающий мой, огородный. Зелененький такой, криво ободранный, местами с луковицами и земелькой, якобы незаметно скинутой в раковину! — Я селедку забыла. Картошка вон, варится. Ты как раз разделаешь, пока я салат соображу. Останешься на ужин?

Нет, конечно, о чем ты? Послушно распотрошу рыбеху, вытащу все кости, перепачкаюсь снизу доверху, провоняю все руки, и пойду домой голодной, но с чувством выполненного долга!

Блин. Откуда эта злость внезапная? Я же раньше так с пол-оборота не заводилась…

— Угу, — вместо ответа вяло буркнула, запуская руку в липкую вазочку с конфетами, пытаясь по привычке, нежели взаправду отыскать в куче фантиков хоть одну уцелевшую вкусняшку.

Не поймите меня неправильно — моя матушка не алкаш, не маргинал, и даже не бомж. Просто… она неряха. А еще, несколько легкомысленное, немного безответственное и порядком инфантильное существо.

Что поделать? Какая досталась, такую и люблю. Ну, во всяком случае пытаюсь.

Наверное.

— А, слушай, что спросить-то хотела! — «вовремя» вспомнила мать, пытаясь тем временем выловить своей пухлой ручкой горсть квашеной капусты из узкого горлышка трехлитровой банки. Да, тоже моей. А вы сомневались? — Тебя же этот твой искал, белобрысый. Два дня названивал, как с ума сошел, даже приходил пару раз, да и у дома его видела. Вы поругались что ли?

— Не спрашивай, — отмахнулась, складывая руки перед собой на столе, и опуская на них подбородок.

Хотелось… да, на самом деле хотелось заплакать. Все выложить, пореветь взахлеб, а потом, чтобы мама, всплеснув руками, наскоро вытерев их о полотенце, бросилась меня утешать. Обняла крепко-крепко, прижала к себе, пожалела, сказала, что все будет хорошо…

Дико, до боли, до вывернутой наизнанку души отчаянно хотелось почувствовать себя дома. Там, где бы меня любили, принимали и понимали. Ведь для этого нужны родные, разве нет?

Но в тоже время, я прекрасно осознавала, что ничего это не будет. Ей вон, квашеная капустка важнее. Как же, отчима нужно накормить, он же ее фактически содержит, будучи ее лет так на десять старше. Ему попробуй еды не дать, или внимания, мигом по щам получит! А я…

А я так, дело десятое.

Хотелось, конечно, не спорю. И я даже открыла рот, чтобы хотя бы попытаться… но, надежда ведь сволочь такая, всегда помирает последней. Но моя, видимо, давно сдохла, была погребена, завалена цветочками, и успела превратиться в чернозем, так и не дождавшись пьяного штатного некроманта. Я даже слова сказать не успела, как в прихожей нарисовался довольно высокий, седой и чуть небритый мужичок, с голубыми глазами навыкате, с белесыми соболиными бровями, и упрямыми губами.

Вернулся дядь Толя, короче!

— О, привет, — плюхнув в раковину пакет с блестящей рыбиной, потрепал он меня по волосам. — Как оно?

— Да нормально, — фыркнула, не став даже уворачиваться от внезапного жеста. А на кой? Не противно, даже приятно. Может, даже чуть грубо, но зато действительно от всей его скупой мужской души!

— Ужинаем скоро, только попробуй сбежать, — погрозил он мне чуть морщинистым кулаком, круто так и сразу выдавая их с матерью разницу в возрасте. Сколько там, лет пятнадцать вроде?

— Даже не подумаю, — улыбнулась мирно, даже по-настоящему, впервые за последние несколько дней, глядя как дядя Толя, довольно покивав, скрылся в своей вотчине — в зале с длинным диваном у телевизора.

То-то же, хоть какая-то ложка меда в моей собственной бочке отборного дегтя!

Кстати, если я до сих пор не сдала все похождения моей маман, то явно не по причине якобы испытываемых к ней особо нежных чувств. Скорее из уважения к седовласому топору, как я иногда называла Толика.

А что? Грубоват, простоват, но прямолинеен до тонкого следа остро заточенной бритвы. Как рубанет, так усё, шеф, всё пропало!

— Так, что у вас произошло? — как бы невзначай поинтересовалась родительница, эдак мимоходом подсовывая мне и селедку, и порядком изрезанную белую разделочную доску с ножиком. — Я-то думала, что у вас любовь и все такое. Поругались что ли?