Призрак улицы Руаяль - Жан-Франсуа Паро

Внезапно его суровое лицо озарилось улыбкой, он расхохотался, и чтобы остановиться, принялся трепать все еще находившийся у него в руках парик.

— Черт возьми, недаром мне показались странными ваши не слишком умные предложения, к которым, скажу честно, вы меня не приучили! Что ж, господин притворщик, считайте, мы с вами пришли к согласию. Дознание за закрытыми дверями, в моей приемной, в присутствии судьи по уголовным делам, который, надеюсь, избавит нас от долгих комментариев и удовольствуется ролью ведущего заседание.

— Я действовал исключительно из лучших побуждений, — смеясь, ответил Николя.

— Я не в претензии, господин комиссар. Самые неприятные истины — те, которые знать важнее всего. Но вернемся к нашему делу. У меня нет времени ни выслушать вас, ни обсудить ваш отчет. Вы уверяете, что завтра мы завершим эту историю, и демон — или тот, кто занял его место — не станет нам мешать. Не хватало еще, чтобы в дознании при закрытых дверях участвовал дьявол!

— Сударь, только невежда может что-либо утверждать заранее. Со своей стороны, я надеюсь довести расследование до конца.

— И мы тоже надеемся, господин резонер. Куда теперь вы держите путь?

— В монастырь, а затем в Мертвецкую, где мы, полагаю, убедимся, что речь, действительно, идет об убийстве.

— И как обычно, господин Парижский палач протянет вам руку помощи? Сейчас он пребывает при исполнении служебных обязанностей.

— Придется отправиться за ним к подножию эшафота.

— Тогда до завтра, встретимся в пять часов пополудни. Не опаздывайте и примите необходимые меры предосторожности. Если все пройдет, как вы предполагаете, король ждет обстоятельный рассказ из ваших собственных уст. Впрочем, рассказчик из вас прекрасный.

Настроение Сартина значительно улучшилось, и Николя догадался, что вчерашний ужин в тесном кругу у короля немало тому способствовал. Не обращая более внимания на Николя, начальник полиции открыл продолговатую коробку и аккуратно достал обернутый тонкой бумагой великолепный парик цвета темного золота, надетый на болванку, обтянутую фиолетовым бархатом. С удовольствием созерцая очередной экспонат своей коллекции, генерал-лейтенант воскликнул:

— Какая роскошь! Работа Фридриха Штруба, мастера из Гейдельберга. А какой цвет! Какая легкость! Какое наслаждение! Удачной охоты, Николя!

Одержав верх во всех вопросах, комиссар удалился, вполне довольный, и, выйдя на улицу, принялся насвистывать арию из оперы старика Рамо. Он бодро шел вперед, а экипаж следовал за ним. День обещал быть солнечным; в этом квартале селились в основном люди состоятельные, и их новые дома в окружении зелени садов, казалось, источали свежесть и беззаботность. С яркими красками нарождающегося дня удивительно гармонировал пестрый товар цветочниц. Благоухание цветов перебивало неприятные запахи улицы и отчасти притупляло доносившийся издалека шум кварталов, просыпавшихся раньше остальных. Идти в Мертвецкую еще рано. Разумнее всего кратчайшим путем отправиться на улицу Руаяль, а там свернуть в сторону монастыря Зачатия. Погуляв немного среди красивых особняков, Николя сел в фиакр и поехал к монастырю.

Увидев высокую ограду, Николя понял, что он у цели. Он приказал кучеру объехать монастырь; за оградой теснились старые здания с проложенными между ними узкими тропинками. В конце одной из таких тропинок, хорошо утоптанной и обсаженной цветущей сиренью, виднелся старый, с провалившейся крышей и просевшим фундаментом амбар. За деревянным забором располагался огород, примыкавший к опушке чахлой рощицы из нескольких деревьев. Сельский уголок, чудом сохранившийся в центре города, оглашали птичьи трели. Дверь в амбар со скрипом отворилась, явив взору садовый инвентарь, старую тачку и остатки прошлогоднего сена. Полуденная жара и тишина, царившая вокруг, не напоминали ни о смерти, ни о кровавых преступлениях. Николя сел на деревянный чурбак, и подобрав щепку, принялся чертить на земле геометрические фигуры. Мысли его витали в облаках. Неожиданно щепка зацепила покрытый пятнами клок ткани; Николя осторожно взял его двумя пальцами. Это оказался тонкий перкалевый платок. Николя встряхнул его, освобождая от грязи и сухой травы. Пальцы ощутили тонкие линии вышитой метки. На платке отчетливо виднелись две переплетенные буквы, заглавные С и G, инициалы сразу нескольких членов семейства Гален[60]. Платок вполне мог принадлежать Клоду, скончавшемуся в Новой Франции (в этом случае он перешел к его дочери Элоди), меховщику и владельцу лавки Шарлю Галену, а также обеим теткам жертвы, Камилле и Шарлотте…

Найденный в амбаре, куда, по утверждению достойных доверия свидетелей, Элоди притащил неизвестный субъект, вполне возможно даже Наганда, платок, становился важной уликой. Аккуратно свернув платок, Николя положил его в карман и, опустившись на колени, принялся шарить руками по земле, но так ничего и не обнаружил. Посмотрев на часы, он обнаружил, что пора ехать в Шатле на вскрытие трупа новорожденного; от этой процедуры Николя ожидал многого. Правда, он не сразу нашел свой фиакр: под жарким июньским солнцем кучер задремал, и лошадь, покинув наезженную колею, утащила экипаж к канаве, где принялась с аппетитом поглощать молодые одуванчики, плотным ковром устилавшие землю.

В Мертвецкой Николя уже ждали Бурдо и Семакгюс. Комиссар нисколько не удивился, услышав, что предметом задушевной беседы друзей является молодое вино с виноградников Сюрена, которое подавали в одном из кабачков возле заставы Вожирар. На столе, где производили вскрытия, лежали, прикрытые куском холста, бренные останки, найденные в погребе дома на улице Сент-Оноре. По словам Бурдо, Сансон не заставит себя ждать; узнав, что от него требуется, он пообещал поскорее покончить — слово, вызвавшее взрыв хохота Семакгюса — с формальностями, сопровождавшими каждую казнь, и прибыть как можно скорее.

Не успел хирург договорить, как появился палач. Николя почувствовал — а может, ему показалось, — что пришел совершенно иной человек, совсем не тот, которого он давно знал. Или он все еще пребывал под впечатлением сведений, узнанных им совсем недавно? Возможно, возникновению ощущения отчужденности способствовал надетый на Сансоне традиционный костюм палача, а именно красная куртка с черной вышивкой, изображавший лестницу, ведущую на эшафот, где высилась виселица, синие штаны до колен, красная треуголка и шпага на боку. Лицо Сансона, никогда не отличавшееся яркими красками, сейчас выглядело совершенно обескровленным и осунувшимся, а блуждавший в пространстве взор делал его похожим на привидение. Осознав, наконец, что он находится среди друзей, он передернулся, словно вылезшая из воды собака, как будто стряхивал с себя налипший кошмар, и уже знакомым всем церемонным тоном приветствовал собравшихся.

Как обычно, Николя хотел пожать ему руку, но властный и одновременно жалобный взгляд, с мольбой взиравший на него, побудил его воздержаться от рукопожатия. Присутствующие скрепя сердце смотрели, как Сансон долго мыл руки в медной чаше. Завершив очистительную процедуру, он повернулся и с печальной улыбкой произнес: