До рая подать рукой - Дин Кунц

Он искренне верил, что после того, как побреется, примет душ и переоденется, его отвезут в реабилитационную клинику в Палм-Бич, где, спасибо программе «Двенадцать шагов», избавят от наркотической зависимости ежедневным массажем и сбалансированной, сгоняющей жир диетой и даже научат играть в гольф. Отец Ноя аккуратно усадил Крэнка на крышку сиденья унитаза, где тот и дремал, пока Лили не побеспокоила его, засовывая ствол пистолета в рот. Она надела перчатку и замотала руку шелковой наволочкой, чтобы ее не выдали частицы пороха. В изумлении, почувствовав между зубов что-то твердое, дядя Крэнк открыл глаза, видимо сообразив, что получить место в клинике Палм-Бич не так просто, как казалось с первого взгляда, и тут же Лили нажала на спусковой крючок.

Из всего имеющегося в доме арсенала она выбрала пистолет самого маленького калибра. Больший калибр мог привести к тому, что ошметки мозга разлетелись бы по всей ванной, да и пороховых частичек при выстреле было бы больше. Лили знала толк в заметании следов. А кроме того, не терпела в доме грязи.

И лишь через двадцать минут, в течение которых Крэнка готовили к встрече с адом и отправляли туда, а Лаура лежала на полу в гостиной, с изуродованной половиной лица и прогрессирующим поражением мозга, Лили вызвала «Скорую».

Ной при этом не присутствовал. Узнал обо всем от отца.

Старик вспоминал эти события, как мог бы пересказывать военную историю из своей юности, словно речь шла о захватывающем приключении. Да, он упомянул о том ужасе, который испытал, увидев дочь, о сожалении, которое вызвало у него ее состояние, но главным образом восхищался тем, каким молодцом в столь сложной ситуации показала себя Лили.

«Если необходимо, она может быть твердой, как кремень, твоя тетя Лил. Я знал мужчин, которые в аналогичной ситуации совершенно потеряли бы голову, не то что Лил».

Из этого как бы следовала мораль: «Черт, это ужасно, это грустно, но так уж устроен мир. Но Крэнку мы воздали по заслугам, так что справедливость восторжествовала. Мы все смертны, поэтому ставим на случившемся точку и движемся дальше».

«Живи настоящим», – любил говорить отец Ноя. Эту глубокую мысль он позаимствовал у одного из проповедников, оккупировавших телевизионный экран.

Ужасное продолжилось двумя месяцами позже, когда тетя Лили появилась в их доме с пистолетом куда большего калибра в сравнении с тем, который отправил к праотцам дядю Крэнка. Теперь чистота ее не волновала, потому что дом принадлежал не ей. Ее брат прикарманил семьсот тысяч долларов из прибыли, полученной от продажи метамфетамина. Возврат денег ее не устраивал: она хотела вывести его из дела. Даже призыв к сестринскому милосердию не смягчил Лили. Только Ной удостоился фразы «Я очень сожалею, Ноно», прежде чем она нажала на спусковой крючок.

С двумя пулями в теле, сначала в полной уверенности, что умрет на лужайке перед домом, потом в больнице, уже зная, что выживет, Ной решил, что эти раны – наказание свыше. За то, что он не сумел уберечь свою маленькую сестричку. В действительности он был хорошим парнем. Не тем яблоком, которое падает недалеко от яблони. Его безразличие к преступному бизнесу семьи объяснялось не ошибкой природы. Как указали эксперты по психологии семейных отношений, его моральный дрейф являлся следствием неадекватного воспитания. Но, имея время подумать, Ной пришел к выводу, что нелепо винить природу или воспитание. Только он обладал нитками и иголками, чтобы сшить воедино лохмотья своей жизни и превратить их в костюм, в котором не стыдно показаться в приличной компании. Вина за страдание сестры привела его к выводу, что он должен сшить этот костюм, если хочет, чтобы его дальнейшая жизнь имела хоть какой-то смысл.

Чувство вины придало ему сил, позволило стать самому себе Пигмалионом, вырубить нового Ноя Фаррела из каменной глыбы старого. Вина служила ему и молотком, и резцом. Вина была его хлебом и вдохновением.

А если он слышал, как кто-то вещал о том, что вина – разрушительное чувство, что только полностью самореализовавшаяся личность может избавиться от чувства вины, то знал, что слушает дурака. Вина спасла его душу.

Однако за прошедшие семнадцать лет он осознал, что признание вины далеко не конец пути. Взятие на себя ответственности за свои действия… или, в конкретном случае, за свое бездействие… не приводит к искуплению. И пока он не нашел бы двери, ведущей к искуплению, пока не открыл бы ее и не переступил порог, прежний Ной Фаррел не мог почувствовать, что возродился в новом человеке, которого сам и создал. Его не покидало ощущение, что он – самозванец, никчемность, ждущий, когда же всем откроется, что перед ними безответственный мальчишка, каким он был в прошлом.

Единственным путем к искуплению, открытым для него, оставалась сестра. После стольких лет, в течение которых он оплачивал уход за ней, после тысяч часов, когда он говорил, а она, не реагируя на его слова, блуждала в только ей ведомых мирах, мог наступить момент, когда перед ним открылась бы заветная дверь. Если бы она посмотрела на него, если бы их души соприкоснулись, если бы хоть на мгновение выражение ее лица показало ему, что она слышит его монологи и от них ей становится хоть чуточку легче, тогда он бы понял, что порог перед ним, а комнату за дверью можно назвать надеждой.

Теперь же, глубокой ночью, мчась по улицам южной части округа Орандж, Ной ощущал страх, более страшный, чем в тот момент, когда он, с двумя пулями тети Лили в теле, скатывался со ступенек крыльца и думал, что вот-вот получит третью, в затылок. Возможность искупления таяла, несмотря на то что он изо всех сил жал на педаль газа, а вместе с ней уходила и надежда.

Когда же он, в визге тормозов, буквально на двух колесах свернул на подъездную дорожку пансиона «Сьело Виста» и увидел стоящие перед парадным входом патрульные машины, его охватило отчаяние. Телефонный звонок, который вытащил его из постели, мог оказаться чьей-то злой шуткой или ошибкой, но мигающие «маячки», вызывающие танец теней на фасаде и деревьях, под которыми вились обсаженные цветами дорожки, ясно указывали на то, что об ошибке не может быть и речи.

Лаура.

С собаки капает вода, с мальчика капает вода, собака улыбается, мальчик не улыбается, а потому перестает улыбаться и собака, но с обоих капает вода, оба стоят, освещенные лучом фонаря. Желтый Бок пытается контролировать свою бьющую ключом собачью радость, Кертис напоминает себе, что должен реагировать, как положено обычному мальчику, не как реагирует собака, а потому пытается надеть кроссовку, которую наполовину стянула с его ноги Желтый Бок.

Насос скрипит и стонет, пока уменьшающееся давление воды выводит оставленную без внимания ручку в крайне верхнее положение. Поток из носика уменьшается до тонкой струйки, капелек, одной капли.

– Какого блуждающего синего огня ты тут делаешь, мальчик? – спрашивает мужчина, который держит в руке фонарь.

Мужчину Кертис не видит. Он скрывается за ярким лучом, бьющим прямо в глаза Кертису.

– Ты оставил уши в других штанах, мальчик?