Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин

Было бы нелепо утверждать, что за прошедшие семнадцать лет Миха совсем не изменился. Но вот одна из очередных несправедливостей, выдаваемых за важнейшую метафизическую тайну жизни: время, конечно, властно над всеми, только одних оно не щадит, и они стареют, увядают, а другие (их единицы, этих гребаных любимчиков богов), как хороший коньяк или дорогое вино, с возрастом лишь расцветают. Миха стал таким... Прямо Голливуд, хоть сейчас лепи с него одну из обожаемых им античных скульптурок.

И еще кое-что вспомнил Икс. Давным-давно, в сказочно-героическую эпоху их детства был такой фильм — «Лимонадный Джо». Про неубиваемого ковбоя, который излечивал все свои болячки, в том числе и дыры от кольта 45-го калибра, поглощая немереное количество лимонада. Конечно, при михином благосостоянии нетрудно держать себя в форме, но с чего это его прозвали «Лимонадом»?

— Господи — пролепетал Икс, — о чем я думаю?.. — и он опять бросил взгляд на фотографию. — Тюфяк... Так и не справился с детскими обидами.

Но было в этом что-то и еще: обиды — не совсем правда, точнее, не вся правда. Время поработало над Михой. Пусть он и стал таким... живописным, но оно его изменило. Другое дело — фотография. Здесь, как оказалось, дела обстоят по-другому. Совсем по-другому.

(но правда, почему «Лимонад»?)

Икс сглотнул, извлек из пачки сигарету «Ява Золотая», прикурил и только тогда обнаружил, что руки у него дрожат.

Вначале Икс подумал, что это шутка. Миха не верит ему и, растеряв остатки деликатности, решил вот так, глумливо, пошутить. Это в сказочно-героическую эпоху детства все было дефицитом (в том числе фотки артистов и рок-музыкантов); сейчас всем продадут хоть «Боинг», хоть скрипку Страдивари, да еще скрипачку в придачу. Икс и сам видел недавно точно такую фотографию, вставленную в дорогую подарочную рамку в магазине «Красный куб». Конечно, видел — ведь его дом окружен не только детскими (еще одна зловещая шутка) магазинами, где сходятся все темные линии, а по ночам из стен выползают трехголовые чудовища. Икс сразу узнал фотографию, перед которой застыла парочка влюбленных. Они обнимали друг друга за талии, видимо, заявились выбирать подарок.

— Какая прелестная, — проворковала юная девушка, обращаясь к своему спутнику. — Не знаешь, кто это?

— Не знаю, — отозвался тот. — Какая-то певица или модель.

— Актриса, — подсказал Икс. — Она была актрисой. Это Одри Хепберн.

Парочка посмотрела на него с недоверием и настороженно улыбнулась. В общем, все как обычно, никаких новостей с фронта. Икс тогда подумал, что если Миха когда-нибудь снова появится в его жизни, то вот для него весьма милый подарок. Презент. Миха появился и принес презент с собой. И ничего милого в этом не оказалось.

— А ты даже не пожелтела и не обтрепалась, — проговорил Икс, выпуская струю дыма. — Черт побери, даже не пожелтела.

Вот уже некоторое время Икс смотрел на фотографию Одри Хепберн. Он смотрел на нее напряженно и зачарованно. Дело в том, что, по Михиному утверждению, это была та самая фотография (новенькая, как будто только что купленная в магазине милой и необязательной утвари «Красный куб»), которую почти четверть века назад они вынесли из немецкого дома.

— Ты хранил ее все это время?

Миха кивнул.

— И никому ничего не говорил?

— О чем? О чем было говорить?

— Ну, ведь...

— Он мне тогда успел сказать, что я должен ее сохранить. Только мы, вроде как, не знаем, было ли это на самом деле.

— А ты что думаешь?

— По поводу «на самом деле»? — Миха улыбнулся. — Не смеши, Икс. Каждый из нас знает, как все произошло. И пусть оно касается лишь нас троих, но так оно и было.

Икс боязливо протянул руку к карточке. Перевернул. На обороте размашистыми и также вовсе не стершимися буквами было написано: «Все — берег. Но вечно зовет море». Икс, по ставшей уже доброй традиции, облизал губы и хрипло произнес:

— Ты когда это написал? Про берег?

Миха посмотрел на него внимательно, пожал плечами:

— Эта надпись там была. С самого начала.

У Икса быстро застучало сердце, а в голове словно поднялся рой пчел, вызывая странное ощущение дежа вю. Вот так некоторое время назад он не знал, что это — темные линии или белая горячка все же настигла его, и он лежит под капельницей в палате для душевнобольных.

— Мне она понравилась, — сказал Миха. — Потом я выяснил, что это строчка из немецкого поэта...

— Годфрид Бенн, — еле слышно произнес Икс.

— Да.

Рой пчел в голове. Они поднялись и, возможно, вот-вот начнут жалить.

Миха посмотрел на Икса обеспокоенно, затем привстал и вдруг обнял его. Крепко. И Икс почувствовал, что сил у него почти не осталось.

— Старик, ну-ка, прекрати! Успокойся, — попросил Миха, все так же не разнимая рук, словно они по-прежнему детские друзья или пьяны до сантиментов, или (Икс с трудом удержался, чтобы истерично не хихикнуть) пара любовничков. — Мы тогда много чего выдумали про эту фотографию. И... это и моя вина. Но эта надпись — просто поэтическая строчка...

— Не просто, — почти упрямо заявил Икс, высвобождаясь. — Может, тогда так оно и было. Но не сейчас. — Икс плотно сжал губы и посмотрел в окно, где, укрытая тьмой, стояла стена магазина Синдбада, затем промолвил: — Мне тоже есть что тебе рассказать. — Он кивнул, глядя на Миху, и устало повторил. — Может, тогда так оно и было. Тогда, но не сейчас.

III.

Джонсон давно уже был рациональным человеком. Вернее, он полагал, что оставался таким всегда. Ему было наплевать на черных котов и на то, что если пришлось вернуться, следует посмотреть в зеркало и высунуть язык. Он не стучал по деревяшкам и не сплевывал трижды через левое плечо; не заморачивался над водой из трухлявого пня и над встреченными женщинами с полными ведрами; не впадал в истерию, если видел во сне свадьбу, как и в эйфорию, если натыкался там же на похороны; у него, конечно, были любимые вещи, как британский пиджак с замшевыми налокотниками, и Джонсон многого добился благодаря собственному трудолюбию и упорству, но вовсе не с британским пиджаком он связывал свои удачи, как и не с его отсутствием — случавшиеся промахи. Да, Джонсон давно уже оставался абсолютно рациональным человеком. Так и было. До сегодняшнего дня.

Сегодня по просьбе своего старого друга Михи-Лимонада он передал ему флейту. Уж так вышло. И вернувшись домой, вдруг ощутил некоторый дискомфорт. Сначала сей факт даже почти позабавил: ну подумаешь, остался без флейты...

впервые

— Вот чертов выдумщик! — пробормотал Джонсон, глядя во тьму за своими широкими панорамными окнами. Глядя в эту самую тьму, Джонсон с удивлением обнаружил, что впервые за много лет чувствует себя незащищенным.

Потом он снова начал прокручивать в голове все, что рассказал Миха и что ему предстояло сделать.