Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин

Но Икс уже не мог остановиться:

— С Таней! Ну, знаете, Таня... Ну, она это... ну... это...

— Еще одна местная достопримечательность, — подсказал психолог.

— Ну, да. Типа того. Это вы верно подметили.

— И где же вы это видели? В смысле, чики-чики?

— Там.

— Где?

— Там. В немецком доме.

— Круг замкнулся, — невозмутимо констатировал психолог и красноречиво вздохнул. Следователь посмотрел на него с уважением.

— Сплошные местные достопримечательности плюс близкий пубертат, — пояснил свой вердикт психолог.

И тогда заговорил борец, лаконично и вовремя.

— Им, конечно, нужна помощь. — Он посмотрел на мальчиков дружелюбно и не без сочувствия, а затем бросил веселый взгляд на психолога. — Но, как я понял, не моя, а мозгоправа. Я свободен? Могу идти?

— Конечно-конечно, — закивал следователь.

— У меня поезд. Надо еще шмотки собрать, — объяснил борец и постучал по наручным часам. — Попытка номер два. Надеюсь, больше никто и ничто не пропадет.

— Конечно, конечно, — следователь все еще кивал. — Извини, что так вышло. Сам не думал — совсем они, конечно...

Следователь замолчал. Борец дошел до двери в абсолютной тишине. А потом Миха сказал:

— Все равно ты вор.

Борец обернулся, прикрыл на секунду глаза, и Джонсон почемуто обратил внимание на то, какие у него длинные ресницы. И как он спокоен. Оба эти факта вызвали еще более странную мысль: может, все-таки он не крал эту майку? Может, все вышло как-то по-другому?

Борец насмешливо посмотрел на Миху, настороженности больше не осталось в его взгляде.

— Если б ты был чуть постарше, щенок, я б с тебя шкуру содрал за такие слова. При милиции говорю, — сообщил он. — А пока — к мозгоправу!

И дверь за ним закрылась. Этот раунд борец провел молниеносно и филигранно, выиграв с разгромным счетом. Можно сказать, всухую.

* * *

В принципе, на этом все должно было закончиться: то, что Миха сделал дальше, вполне могло привести к насильственной психиатрической госпитализации или в колонию для несовершеннолетних или закончиться еще чем похуже.

Джонсон догадывался, почему Миха так себя вел. Наверное, они были с Буддой ближе всех, и, наверное, он пытался так справиться с ситуацией, которая могла раздавить его. Но после драки кулаками не машут. Это всем известно. К сожалению, это так, и здесь уже ничего не поделать.

* * *

Как только их отпустили, Миха забежал домой и меньше, чем через минуту вернулся с огромной дорожной сумкой.

— Идемте! — сказал Миха, и Джонсон впервые увидел, как в глазах его друга промелькнули серо-голубые льдинки. — Я знаю, где они будут.

Борца они нашли на «Близких шашлыках». Так назывался заросший зеленью пустырь с древней ветвистой чинарой недалеко от их дома. Под чинарой приютилось несколько длинных бревен-скамеек, была оборудована жаровня из кирпичей, низкий стол, сбитый из фанерных ящиков и даже что-то вроде лежака. Скорее всего, борец решил еще разок попрощаться с Таней, коль уж вышла заминка с отъездом в Москву. Компания — еще было двое товарищей борца по сборной — только приступила к пикнику. Пили сухое белое вино — Джонсон запомнил, что это было разливное молодое «Ркацители», которое тогда продавалось из передвижных цистерн-бочек по 20 копеек стакан, — и на столе лежали две здоровенные воблы, называемые на местный манер кутумами.

(— Очень подходящая снедь для романтического свидания, — произносит гурман и ресторатор Джонсон.)

Миха поставил сумку у своих ног и начал без предисловий:

— Верни майку!

Борец обернулся, удивленно посмотрел на мальчиков.

— Давай, снимай! Она не твоя!

— О, подрастающее поколение, — Таня склонила голову на плечо борца, словно приласкиваясь. — Хорошенький какой! — Она игриво улыбнулась. — Был бы постарше...

— Он знает, что бы с ним стало, если б был постарше, — ровно произносит борец.

Джонсон помнит, как из-за прилива адреналина застучало сердце — здесь безлюдный пустырь, а не милиция, и защитить их от трех местных головорезов некому.

«Если только Таня, — неожиданно закрадывается робкая и предательская надежда. — Она все же женщина».

— Майку возвращай! — как испорченный механизм повторяет Миха. — Она не твоя!

— А чья, если она на мне? — с усмешкой резонирует борец.

— Его, — Миха указывает на Икса. — И мы это уже проходили.

— Смотрю, ты не угомонишься никак! — в голосе борца мелькает пока еще слабовыраженная угроза.

— Если там ручкой не помечено «Х», можешь меня бить, — с нелепой отвагой самоубийцы предлагает Миха. — Если пометка там — значит, ты вор! Показывай!

— Не дорос еще, чтоб он тебя бил, — говорит один из товарищей борца, бритый и коренастый; в акценте на слово «он» сквозит уважение, граничащее с подобострастием.

— Я вас не спрашиваю, — отвечает Миха. — Это между нами. Снимай и показывай!

Если прежде борцы смотрели на мальчиков с удивленным любопытством, — так, должно быть, матерый волк смотрел бы на атакующего его той-терьера, — то теперь все трое смеются. Кроме Тани.

— Ребята, идите отсюда! — говорит она. — А то хуже будет!

— Хуже уже не будет, — огрызается Миха. — И вы это знаете. Вы все!

— Я не пойму, ты смелый или больной? — наконец произносит борец. — А? Оборзел, что ли?

— Верните майку, и мы уйдем! — мямлит Икс.

Борец вздыхает, его мышцы чуть напрягаются. Таня отстраняется от него.

— Приди и сними, — холодно предлагает борец, и глаза его становятся какими-то темными. — Ну? Она ж твоя, говоришь!

Икс неуверенно кивает, однако делает шаг вперед. Теперь становится ясно, что остановить уже ничего не удастся.

Борец поднимает руки и ждет:

— Снимай, — говорит он со спокойной улыбкой, в которой все угрозы уже остались позади. — Забирай, если она твоя.

Икс покупается и как загипнотизированный кролик подходит к борцу. Словно в замедленной съемке Джонсон видит, как Икс протягивает руки к майке.

«Нам конец, — думает Джонсон и вдруг тоже ощущает безрассудную отвагу. — Ну и что, значит, будем биться». И его взгляд быстро пробегает по густой траве в поисках чего-нибудь тяжелого, какой-нибудь палки или большого камня на худой конец.

(«Как странно», — думает Джонсон в пустынной тишине своего дома: это ощущение, зародившееся тогда впервые, когда утихают все звуки, мысли, оканчиваются сомнения, и остается лишь дурманящее предвосхищение битвы, часто потом ему помогало.)