Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны - Дэниел Эллсберг

Я слышал голос Макнамары на другом конце провода, но не мог разобрать, что он говорит. Мне было приятно, что Адам сослался на меня как на эксперта и ему не пришлось объяснять Макнамаре, кто я такой. (Меня не было в Вашингтоне полгода, и я встречался с Макнамарой напрямую всего лишь раз примерно за шесть месяцев до этого.) Адам сказал: «Окей, Боб». Повесив трубку, он обратился ко мне: «Боб сказал, что ты должен переписать речь так, как считаешь нужным».

Вот попал! Это была совсем не та работа, которую мне хотелось, особенно после ночного бдения над комментариями к JSCP. Однако пути для отступления не было. Макнамара впервые напрямую дал мне задание. Проблема заключалась в том, что я вообще не видел возможности для публичного выступления на такую тему, однако, по словам Адама, Макнамара хотел получить что-то аналогичное его речи в Афинах, и особенно ему требовался выпад в адрес французов.

Адам нашел для меня стол в своем офисе, и я принялся за работу. Повторное сравнение варианта Кауфманна с сильно отредактированной версией Адама вновь показало, что текст Билла был лучше сформулирован и имел более четкую логику. Я сделал копию того и другого и стал заменять некоторые абзацы в тексте Адама на формулировки Билла. О персональных компьютерах тогда еще не слышали – не было даже пишущих машинок Selectric, позволявших автоматически удалять слова и вносить корректуру. Секретари вносили исправления в готовые экземпляры, замазывая строки и впечатывая новые поверх них. Я вырезал ножницами кусочки из текста Билла и вклеивал их в вариант Адама, разрезал текст Адама на части и менял их расположение. Там, где требовались переходы и пояснения, я вписывал от руки предложения и абзацы.

Я хотел сделать своего рода макет, где желательный для Макнамары аргумент был бы, на мой взгляд, представлен лучше, чем у Адама. Если Макнамара примет этот вариант, у нас останется целый месяц, чтобы довести его до ума. За это время можно будет сделать действительно нечто приличное, если мне не удастся убедить всех вообще отказаться от злосчастной речи.

Я объяснил Ярмолински (не углубляясь в детали) причину своих сомнений в возможности обнародования афинской речи. Макнамара, однако, не знал о них и не давал мне задания излагать их. У меня не было времени на параллельное изложение своих сомнений и составление с нуля совершенно новой, более подходящей речи. Поэтому я решил – ошибочно, как видно в ретроспективе, – просто отредактировать проект Адама частично с использованием оригинала Билла.

В конечном итоге получилась речь, которая выглядела лучше варианта Адама, но фактически была ближе к афинскому оригиналу. Это ни в коей мере не устраняло моих принципиальных возражений в отношении тона и содержания. (Возможно, недосыпание притупило мое критическое восприятие.) Я удалил те части оригинала, которые, на мой взгляд, слишком напоминали фильм «Доктор Стрейнджлав». Как оказалось, удалил далеко не все.

Я выбросил рассказ Макнамары об исследовании последствий гипотетической ядерной войны в 1966 г., где сопоставлялись два сценария развития событий. В одном из них, когда стороны ограничивались ударами по военным объектам, Соединенные Штаты могли потерять 25 млн человек, Советы – примерно столько же, а Европа чуть меньше. Но если обе стороны наносили удар также и по населенным и промышленным центрам, то потери Соединенных Штатов возрастали до 75 млн человек, Советов – до 100 млн, а Европы – до 115 млн. Макнамара говорил: «Хотя цифры в обоих случаях ужасны, первый вариант предпочтительнее второго».

Его аргумент относительно того, что американская стратегия (т. е. централизованный контроль со стороны США) – это наиболее реальная или даже единственная возможность получить первый, а не второй набор результатов в будущей ядерной войне, подкреплял предыдущее утверждение: «…По нашим оценкам, уничтожение сил неприятеля при одновременном сохранении собственного общества… не является абсолютно недостижимой целью».

Сомнительно, чтобы эта фраза в сочетании с двумя комплектами цифр делала радужными перспективы сохранения общества при применении новой стратегии (в действительности все это было принципиально неправильным, как мы увидим далее). На самом деле, глядя на эти оценки (после рассекречивания) 55 лет спустя, трудно представить, что они могли чем-то обнадежить видавших виды профессиональных военных в Афинах. А уж для ушей выпускников Мичиганского университета и прочей публики, непривычной к секретным исследованиям RAND или Объединенного комитета начальников штабов, они вообще не годились. Я также опустил слишком откровенные ссылки на пока что не уничтоженные советские города как на «заложников».

Утром я отдал склеенную из вырезок версию со своими дополнениями одному из секретарей в офисе, которые славились умением молниеносно перепечатывать черновики. Отпечатанный экземпляр я представил Адаму, который одобрил его и отправил Макнамаре. Немного позже тем же утром Адам сообщил мне, что «Макнамаре все понравилось и он выступит с этой речью».

Я забеспокоился: «Погоди! Это же сырой, подготовленный за одну ночь черновик! До церемонии вручения дипломов еще четыре недели – этого более чем достаточно, чтобы причесать его».

Адам сказал: «Нет, этого вполне достаточно. Он доволен и не передумает. Все останется как есть». В расстроенных чувствах я вернулся в свою гостиницу и наконец завалился спать.

В июле наступила катастрофа. Французы, конечно, пришли в ярость из-за того, что Макнамара публично продемонстрировал пренебрежительное отношение к их ядерным силам. Реакция прессы и американской публики была ожидаемо ужасной. О том, как отреагировал на это Хрущев, я узнал лишь полвека спустя из книги Александра Фурсенко и Тимоти Нафтали «Холодная война Хрущева» (Khrushchev’s Cold War). Хрущев принял решение в мае скрытно разместить ракеты на Кубе в определенной мере в ответ на [мою] речь Гилпатрика. По словам Фурсенко и Нафтали, советская разведка очевидно пропустила афинскую речь (это удивительно, поскольку мы всегда считали, что в НАТО более чем достаточно советских осведомителей, и что обращение к Совету НАТО должно было гарантированно попасть по секретным каналам в Москву). Однако, когда речь в Анн-Арборе{97} дошла до Москвы,