Фабрика драконов - Джонатан Мэйберри

— А если что-нибудь… плохое?

— Плохое? — Геката на это лишь улыбнулась. — Например?

— Ну, что-нибудь такое… разрушительное. Что убивает людей.

— Да брось ты, — глядя в сторону, хмыкнула сестра. — И вообще: даже если и так — тебе-то что? Чистоплюем заделался?

— Это после того-то, что берсерки нашли в Денвере? Да тут любой заделается!

— Батюшки вы мои. Парисик, а не поздновато оно, совесть в себе отращивать?

Встретившись с сестрой взглядом, брат отвел глаза.

— А она у меня никуда и не девалась. А вдруг он туда отраву или чуму какую-нибудь зарядил? Это уже, знаешь, чем-то другим попахивает. — В глазах сестры читалась издевка. — Помнишь ту грязь из Денвера? — не унимался Парис. — Ту самую, из нацистских лагерей? Это… это уже какой-то совсем иной, запредельный уровень, не то что наши с тобой цветочки.

— А что? В этом есть какой-то шарм.

— Офигела?! Это же жуть. Я понимаю — ну, кого-нибудь там защекотали, кого-то укололи. Тут еще куда ни шло. Но систематические изуверства, истребление миллионов…

Сестра лишь отмахнулась.

— Так зачем, за каким хреном все это отцу?

— А зачем тогда вообще генетика? — расширила вопрос Геката.

— Мне такой генетики не надо.

— А вот мне надо. Чтобы и образцы крови, и то и сё. Чтобы миллионы тестов биоматериала, и все аккуратно, по полочкам, с уклоном в демографию. Это же неоценимо для завоевания рынков генетики.

Брат задумчиво покачал головой.

— Мне бы не хотелось, чтобы наша империя строилась на таких костях.

— Что, не нравится быть злым гением-вдохновителем?

— Я не шучу, Гек.

— Так и я тоже. И не зови меня так.

— Так вот как ты на это смотришь? В смысле, реально? Ты и вправду считаешь нас злыми?

— А нет, что ли?

— А да?

Геката возвратила бутылку.

— У нас все руки в кровушке, пупсик. По самый локоток. Ты сам лично двоих бабенок удавил, когда их трахал. Не говоря уже о трупах, которые берсерки понаделали. Почему-то ты ни слезинки не проронил. Так что да, злые. Самое верное для нас словцо.

— Мы порочные, — словно оправдываясь, пробормотал Парис. — А порочность и зло — не одно и то же.

— Тоже мне, лингвист, нашел добродетель.

Парис отодвинулся на край балкона, где большое сводчатое окно выходило на склад при доке. В раскрытых дверях там виднелись бессчетные штабеля паллет с бутылками воды в термоусадочной пленке.

— А есть ли черта между порочностью и злом? Если да, то… когда мы через нее переступили?

Геката разглядывала профиль брата. Как ни печально, видно, к этому все и шло. Но откуда в этом голосе столько муки?

— Да что с тобой? Ты прямо сам не свой с той поры, как мы улетели от папика.

— Папик! Альфа! — язвительно фыркнул Парис. — Если мы злые, Геката, то потому, что это он нас такими сделал. Он чудовище. А мы… субпродукты.

— Яблоко и древо, братик. — Парис с неожиданной резкостью мотнул головой. Геката нахмурилась. — Ты хочешь сказать, будь у тебя выбор, ты бы что-то по жизни изменил? И не пошел бы по папиным стопам?

— Не знаю, — бросил он. — И не хочу даже вдаваться во всю эту дилемму: «Природа против природы, кто кого».

Не услышав от сестры встречной реплики, Парис оперся о перила и стал смотреть поверх воды вдаль, словно дожидаясь корабля. — Собственно, мне нравилось, чем мы занимались. Моя жизнь для меня не секрет, и мне даже в каком-то смысле уютно сознавать, что я просто насыщал в ней свой неуемный аппетит. Так что… Может, быть порочным — или злым — меня устраивает, до определенного уровня, частью которого я хочу себя ощущать, который выражает мою сущность.

— Но? — подсказала сестра.

— Но я не знаю, хочу ли я верить, что у меня нет границ. Точнее, что тьма моя безгранична.

— Что-то тебя, братик, слегка заносит. Тебе не кажется?

Он раскинул руки.

— Глянь на меня, Геката. Посмотри на нас. Мы грандиозны. Все в нас на порядок крупнее, чем самый крупный план. В нем нет ничего реального, многому в нем даже нет места под солнцем… но вот они мы; и не мытьем так катаньем, не катаньем так воровством выбили себе в науке такое, что невозможное в наших руках сделалось возможным! До нас с тобой во всей истории ничего подобного не существовало. Папик зовет нас своими юными богами, и в каком-то смысле он недалек от истины. Мы гнем по своему усмотрению саму природу. — Геката думала что-то сказать, но он перебил ее, нетерпеливо тряхнув головой: — Дай договорить. Геката, мы всегда с тобой были близнецами Джекоби. Чтобы быть с нами, люди шли на все. Даже стреляли друг в друга, чтоб хотя бы к нам приблизиться. Ты и сама знаешь: за тебя между мужчинами шла стрельба на двух континентах. Мы легенды. Знаем мы и то, что нормальность не для нас. Близнецов Джекоби даже нельзя назвать настоящими альбиносами, настолько эта кожа чиста и белоснежна. Наши тела совершенны, без единой генетической погрешности. У нас небывало синие глаза и при этом совершенно безупречное зрение; дупла в зубах и то отродясь не было. Мы сильнее и быстрее, чем принято. И мы фактически идентичные близнецы, даром что разнополые.

— Да, мы действительно плод генетической разработки. Нашел чем удивить. Отец, возможно, самый продвинутый генетик на планете. Он хотел себе совершенных детей, и вот мы у него появились. Позаботился он и о том, чтобы внешность у нас вдобавок сочеталась с умом. Чтоб любого, блин, затмили, кроме разве что какого-нибудь вконец двинутого вундеркинда. Он в лучшую сторону подкорректировал наш ДНК, чтобы из нас действительно вышли «юные боги», о которых он всегда мечтал. Ну и что? Это не новость.

— Есть грань между генетикой и искусственной вычурностью, — сказал Парис. — И что бы вы там с папиком ни говорили, мы с тобой определенно фрики; искусственно созданные. Да сядь мы сейчас сложа руки, забрось науку ко всем чертям, люди и тогда будут писать о нас книги, мутить на нас исследования весь этот и следующий век; может, даже тысячелетие. Мы преодолели в науке всякие границы; такие, на которые никто и посягнуть не смел. — Геката молчала, скрестив на груди руки. — Так что же это значит для нас самих? — продолжал Парис. — Папик выпестовал в нас мысль, что мы существа иного, высшего порядка. Боги, инопланетяне, следующая фаза эволюции — в зависимости от того, какая моча ударит ему в голову. Прав он или нет — истина в том, что мы ненормальны. Мы словно отдельный биологический вид.

— Я знаю…

— Так, может, поэтому мы делаем то, что делаем? — спросил он жестко, с ноткой болезненной откровенности. — Из-за этого можем убивать, воровать, отбирать без всякого покаяния? Неужто мы выше зла потому, что оно — категория человеческая, а нас к людям можно отнести лишь условно?