Безмолвный крик - Энн Перри

– Это вполне возможно, – согласилась мисс Лэттерли. – Время и забвение исцеляют душу, а за нею выздоровеет и тело.

Сильвестра немного расслабилась, сморгнула слезы. К удивлению Эстер, даже Корридену Уэйду ее ответ, похоже, понравился.

– Да-да, – покивал он. – Думаю, это очень мудрая мысль, мисс Лэттерли. Конечно, вы ведь имели дело с тяжелоранеными, видевшими ужасные вещи. Мы сделаем все возможное, чтобы помочь ему забыть.

Эстер встала.

– Мне нужно подняться к нему, посмотреть, не требуется ли помощь. Прошу извинить меня.

Все выразили согласие, и сиделка, попрощавшись, вышла из гостиной и поспешила через вестибюль к лестнице.

Рис, сжавшись, лежал на подушках; простыни были смяты, у двери стоял тазик с окровавленными бинтами, полуприкрытый тряпкой. Больной дрожал, хотя одеяла укрывали его до подбородка, а в камине жарко пылал огонь.

– Тебе переменить постель… – начала она.

Он уставился на нее взглядом, в котором горела такая ярость, что Эстер осеклась на середине фразы. Казалось, он в бешенстве и способен ударить ее, если она подойдет достаточно близко, а это могло навредить его сломанным рукам.

Что произошло? Или доктор Уэйд сказал Рису, насколько серьезно он болен?

Возможно, молодой человек внезапно осознал, что ему никогда, быть может, не станет лучше? Или за этой злостью скрывается боль, которую он больше не в силах терпеть? Ей приходилось видеть такую злость – и слишком часто.

Или доктор Уэйд осматривал его и был вынужден причинить ему физические страдания, чтобы повнимательнее изучить раны? Наверное, этот яростный взгляд и слезы на щеках вызваны невыносимой болью и стыдом за то, что не смог мужественно вытерпеть ее?

Чем же ему помочь?

Вероятно, меньше всего ему сейчас хотелось лишней суеты. Быть может, сбившаяся постель, несвежая и неудобная, простыни в пятнах крови были лучше, чем вмешательство постороннего человека, неспособного разделить его страдания.

– Если буду нужна, подай сигнал колокольчиком, – сказала Эстер, ища его взглядом, чтобы убедиться, что он у Риса под рукой. Колокольчика на месте не оказалось.

Эстер обвела комнату взглядом и увидела его на высоком комоде, у дальней стены. Скорее всего, доктор Уэйд убрал, чтобы не мешал инструментам или тазику. Она поставила колокольчик на место.

– И не важно, в какое время, – добавила она. – Я приду.

Рис уставился на нее. Обреченный на молчание, он все еще был в ярости.

Глаза его наполнились слезами, и Рис отвернулся.

Монк бодро шагал по Брик-лейн, склонив голову под порывами ветра, разгонявшего остатки тумана. Прежде чем продолжить расследование, ему нужно было увидеться с Видой Хопгуд. Она имела право знать об отказе Ранкорна привлечь к этому делу полицию – и это несмотря на целую кучу свидетельств об имевшей место серии преступлений, жестокость которых шла по нарастающей. Детектив все еще злился, вспоминая их встречу, тем более что отчасти понимал – Ранкорн был прав. На его месте Монк, скорее всего, принял бы такое же решение. И не из безразличия, а руководствуясь приоритетами. У Ранкорна слишком мало людей. В таких районах, как Севен-Дайлз, их возможности крайне ограничены.

Это обстоятельство служило легким предлогом для того, чтобы игнорировать таких людей, как Вида Хопгуд. Зачем посылать полицейских туда, где они не могут ничего изменить? Но это было несправедливо по отношению к бесчисленным жертвам.

От таких раздумий Уильям злился еще сильнее, но предпочитал их мыслям об Эстер, столь естественным для него и в то же время столь неприятным. Они напоминали ему постоянное желание заглянуть под повязку и посмотреть, заживает ли рана, дотронуться до места, где болит, в надежде на то, что она уже не беспокоит. А рана все болела… и он не учился на собственном опыте.

Свернув за угол, в Батчерс-Ярд, Монк сразу оказался в затишье. Булыжники обледенели, и он чуть не поскользнулся. Мимо прошел мужчина, несущий на плече что-то завернутое в мешковину – похоже, тушу. Было четверть пятого, уже смеркалось. Дни в конце января короткие.

Подойдя к двери Виды Хопгуд, Монк постучал. Он рассчитывал, что хозяйка будет дома. Это время сыщик счел подходящим для визита и уже предвкушал тепло камина и, если повезет, чашку горячего чая.

– Опять ты, – сказала она, увидев Монка. – Физиономия, как у фаянсового льва, значит, не узнал ничего полезного. Заходи уж. Нечего тепло выпускать! – Вида двинулась по коридору, предоставив ему самому запереть дверь.

Сняв пальто, он без приглашения уселся в гостиной перед камином, наклоняясь поближе к огню и потирая ладони. Вида заняла место напротив; глаза с ее красивого лица смотрели остро и выжидающе.

– Пришел погреться, потому что дома топить нечем, или по делу какому?

Монк уже привык к ее манерам.

– Вчера я выложил Ранкорну все, что у нас есть. Он согласен, что свидетельств преступлений хватает, но говорит, что не будет вмешивать полицию, потому что ни один суд не возбудит преследование, не говоря уже о приговоре. – Уильям посмотрел ей в лицо, ожидая увидеть боль и презрение.

Она глядела на Монка внимательно, стараясь понять его настроение. В глазах Виды сверкала какая-то смесь гнева, веселья и лукавства.

– Я так и знала, что ты пришел это сказать. Хочешь отказаться, за этим пришел? Вот так сразу?

– Нет. Если б я хотел отказаться, то так и сказал бы. Я думал, ты лучше меня знаешь.

На ее лице вдруг появилась удивленная улыбка.

– Ты ублюдок, Монк, но порой… если б ты не был сыщиком или я могла забыть об этом… а я не могу… ты мне почти нравишься.

Уильям рассмеялся.

– Я бы не посмел! – беззаботно воскликнул он. – Вдруг ты внезапно вспомнишь – и где я тогда буду?

– В постели, с заточкой в спине, – коротко ответила Вида, но взгляд ее оставался теплым, словно сама идея ей понравилась. Потом она собралась. – Так что ты собираешься сделать для этих бедняжек, которых изнасиловали? Если не отказываешься от дела, что нам остается? Ты собираешься найти этих ублюдков для нас?

– Я собираюсь найти, – медленно выговорил Монк, тщательно взвешивая каждое слово. – А вот назову тебе их или нет – это зависит от того, что ты собираешься делать дальше.

У нее потемнело лицо.

– Слушай, Монк…

– Нет, это ты слушай! – перебил он. – Я не намерен закончить показаниями в суде, где тебя будут судить за убийство, или сидеть рядом с тобой на скамье подсудимых в качестве сообщника. Ни одно жюри присяжных в Лондоне не поверит, будто я не знал, как ты распорядишься сведениями, собранными мною.

Сначала на ее лице отразилось смущение, потом презрение.

– Я позабочусь, чтобы тебя в это дело не вмешивали, – ехидно сказала Вида. – Тебе не нужно ничего бояться. Только сообщи, кто это, об остальном мы позаботимся. Никто даже не узнает, как мы их нашли.