Есико - Иэн Бурума

Совсем не удивительно, что голливудский дебют Ёсико весьма разочаровал всех.

Это случилось во время редкого и короткого перерыва между съемками на натуре: в субботу утром в моей квартире в Адзабу зазвонил телефон.

— Приве-е-е-е-т, — произнес тоненький голосок; говорок явно американский, возможно откуда-то с Юга, и почти бесспорно женский. — Как дела, Сид? Это я-а-а-а…

— Кто?

— Я-а-а-а, Труман…

Странное имя для девушки, подумал я. Я совершенно не имел представления, с кем говорю. Кто это?

— О-о, Сид! — наконец-то донесся ответ. — Труман, Труман Капоте. Паркер дал мне твой номер. Я подумал, может, ты станешь моим чичероне в этих садах порока… или мне стоит сказать — «моим Мефистофелем»?

Конечно, я слышал о Трумане Капоте. Я читал его «Другие голоса, другие комнаты». Я восхищался его талантом, но никогда не был с ним знаком — и уж точно не ждал от него звонков. К которым я, правда, уже очень скоро привык, поскольку в следующие восемь дней он звонил мне в любое время суток, выспрашивая, где купить лекарства от мигрени, где позавтракать, где выпить коктейль, где купить американские журналы или пару носков. Но в основном он звонил мне, чтобы сообщить, что ему скучно:

— Скучно, скучно, скучно, дорогой! И что, вообще нигде в этом безобразном городе нет ни местечка, где мальчик мог бы немного развлечься?

Я рассказал ему о прелестях Асакусы и Уэно. Интереса он не выказал.

Труман прилетел в Токио по договору с «Нью-йоркером» писать статью о Марлоне Брандо, который снимался в фильме у Джоша Логана в Киото. К сожалению, Логан запретил пускать журналистов на съемочную площадку и сказал Марлону Брандо, чтобы тот отказывался от любых просьб дать интервью. Он хорошо знал, что литературная шлюха вроде Трумана может сделать с его японским проектом. Поэтому Труман предпочитал сидеть взаперти в своей комнате в «Империале», как рассерженный заключенный («Это просто дом для престарелых в Арконе, Огайо, мой дорогой!»). А поскольку он не мог взять интервью у Брандо, он все время находился в дурном настроении: «Адских костров мало для этого еврейского педрилы Логана!»

Я решил, что единственный способ вытащить его из этого состояния, которое никому не приносит пользы, — подкинуть ему какую-нибудь любовную интрижку. Поэтому я устроил ему небольшую экскурсию. Он немного заинтересовался транссексуалами у храма Ханадзоно, сразу же отказался от мальчишек из баров в «синих» кварталах, хотя им он очень даже понравился — все никак не могли оторваться от его светлых волос и гладили его, как сиамского кота. Так мы ходили и ходили из одного бара в другой — и наконец успокоились в заведеньице под названием «Бокусин-но Гого», что значило «Послеполуденный отдых фавна». Со стены с фотографии на нас пристально смотрел Кларк Гейбл. Мебель — нечто вроде подделки под ампир из дешевого дерева, покрытого золотой краской. Труман тут же принялся занятно рассказывать о кровавых убийствах на американском Юге. Но как только я указал ему на одного многообещающего юношу, он, небрежно взглянув, тут же отвернулся и сказал:

— Слишком маленький.

— Что ты имеешь в виду?

— У него слишком маленький там, внизу.

— А откуда ты знаешь?

Он поднял большой палец так, словно тормозил машину:

— Смотри на их большой палец, мой сладкий. Никогда не ошибешься.

В два часа утра, когда я совсем отяжелел от бесконечного виски с содовой, когда меня уже не веселили истории про кровавые убийства и я устал работать сутенером для великого американского романиста, я спросил его:

— И что, тебе вообще никто не нравится?

— Ну, кое-кто мне тут нравится, — промяукал он.

— Слава тебе господи. Кто?

Он лукаво посмотрел на меня уголком глаза:

— Ты.

Вообще-то пора по домам, подумал я, хотя выразился значительно вежливее.

Я думал, что никогда больше не услышу от Трумана ни слова после того, как моя попытка устроить ему любовное приключение закончилась неудачей, да и сердиться ему следовало больше на самого себя. Но дня через два телефон затрезвонил — как раз когда я писал еженедельный обзор фильмов. Было около двух часов дня. За окном оглушительно орали вороны. От прежнего замешательства в его голосе не осталось следа, он был как в горячке.

— Милый, я на седьмом небе!

Я спросил его, где он находится.

— На седьмом небе. Почему ты не рассказал мне об Асакусе? Обо всех этих чудесных вещах, которые продают вокруг храма…

— Но я точно говорил тебе об Асакусе.

— Нет, не говорил! Я сам его нашел.

Подобная чепуха выходила из всего, о чем бы он ни рассказал. Сэм Фуллер пригласил его посмотреть, как будут снимать последний эпизод, когда Боб Стэк убивает Боба Райана в парке аттракционов, разбитом на крыше универмага в Асакусе: выстрелы, карусель гремит карнавальной музыкой, убийство — примерно такая же смесь, как у Орсона Уэллса в «Леди из Шанхая». Устав ждать, когда все начнется, Труман пошел побродить по рынку вокруг храма богини Каннон, меж рядами лотков, торгующих безделушками для туристов.

— О, эти дивные искусственные цветы, эти восхитительные золоченые Будды, эти бесподобные карликовые деревья… Я купил себе чудесное шелковое кимоно, такое нефритово-зеленоватое, с очаровательнейшими хризантемами, вышитыми золотой нитью! Точь-в-точь такое же, какое было в кабинете у тети Мэри в Алабаме. Знаешь, мальчиком я часами просиживал с ее восточными безделушками, все воображал, что я в Японии. Теперь я понял, что это правда. О, Сид, как мне хочется, чтобы ты там побывал…

С хиросимским проектом у Исаму, казалось, все шло замечательно. Пока Ёсико пропадала на съемках, Исаму с утра до ночи корпел над эскизами, один в своей пещере, точно монах-отшельник, одержимый видениями, которые хотелось запечатлеть любой ценой. Появляясь вечерами из своей пещеры, он желал одного: разговаривать с Намбэцу об искуплении, исторической памяти, эстетике войны и других возвышенных предметах. Ёсико, измученная каждодневной работой в студии, оставалась в их интеллектуальных беседах безмолвным слушателем. Однажды она самым натуральным образом заснула у Намбэцу за столом, уронив голову в одну из его изысканных ваз, наполненных специально отобранными сырыми морскими ежами. Намбэцу был вне себя. Исаму, дабы утихомирить своего ментора, принялся трясти ее за плечи, разбудил и потребовал, чтобы она извинилась за свои ужасные манеры. Она разразилась рыданиями, выскочила в темень, оступилась и, завопив от боли, упала на рисовом поле, подвернув лодыжку (если вы внимательно посмотрите ту сцену в «Доме из бамбука», где она первый раз встречает Боба Старка, вы заметите, что ее правая нога перетянута эластичным бинтом телесного цвета). Мужчины же продолжали пить саке и беседовать об искусстве далеко за полночь.