Синева - Майя Лунде

class="p1">Я не ответил. Лу вышла из салона и заулыбалась.

– Привет, Маргерита.

– Привет, Лу, – сказала Маргерита, – можно я к вам поднимусь?

– Да!

– Нет, – встрял я, – я сейчас сам спущусь.

– И я, – сказала Лу.

– Ты тут сиди, – велел ей я.

– Нет.

– Да.

К счастью, она послушалась.

Я спустился вниз, чувствуя, что дрожу. Потому что Маргерита жива, господи, она жива.

– Пошли, – сказал я.

Я зашагал к рощице – не оглядывался, но шаги ее за спиной слышал.

Там, где Лу нас не видела, мы остановились. Меня отделял от нее лишь метр, я пожалел, что она остановилась так близко.

Ее лицо, глаза – Маргерита стояла передо мной, она по-прежнему существовала. Она исхудала еще сильнее, отощала. И какая же она была грязная и высохшая. На щеках виднелись грязные разводы.

– Я не знаю, что мне делать, – тихо проговорила она.

Отвечать у меня не было сил.

– Я не знаю, что делать, Давид.

– …

– Мне некуда идти.

– …

– И еды почти не осталось.

– …

– Давид… Давид… Лагеря больше нет.

И тут ее подкосило, прямо у меня на глазах. Ноги подогнулись, и все ее худое тело опустилось на землю. Она стояла передо мной на коленях, умоляя:

– Воды. Пожалуйста.

На глазах у нее блеснули слезы. Так вот как она выглядела со слезами на глазах. Вот как она выглядит, когда плачет. Странная мысль. Вот как она выглядит со слезами на глазах. Она зарыдала. Нет. Заплакала. Такие, как она, плачут.

Я словно на картину смотрел. На фотографию. Она словно превратилась в фотографию.

Не плачь, Маргерита, думал я, не трать воду. У нас ничего нет, нам нечем поделиться. У меня есть Лу, только она, и я не могу поить водой никого, кроме нее.

– Тебе пора, – сказал я, – пора.

Но она даже не попыталась встать.

– Тебе надо уходить.

Я отвернулся.

– Давид, подожди, – окликнула она.

Я не выдержал и остановился. Не выдержал и посмотрел на нее.

– Что ты собираешься делать? – спросила она. – Как?..

– Мы с Лу уйдем отсюда.

– Но как? – По щекам у нее текли слезы. Она плакала. Я отвел глаза.

– На яхте уйдем, – ответил я, – уйдем в море. Когда пройдет дождь. Когда канал наполнится.

И тут она рассмеялась. Она сидела на земле. Была намного ниже меня. И тем не менее громко смеялась.

Слезы исчезли. Остался лишь смех. Смех, лишенный тепла. Наверное, так она смеялась раньше, проводя отпуск в Провансе, разгуливая в шелковых платьях, смеялась над такими, как я.

И я знал, почему она смеется. Сопляк с ребенком и лодкой посреди высохшего канала. У меня не было ничего, даже плана.

Смех вдруг стих, так же внезапно.

Маргерита поднялась, с трудом, уж слишком она исхудала, однако она старалась этого не показывать.

Ничего больше не говоря, она отвернулась и двинулась назад, к стоящему на берегу канала чемодану. Но чемодан не взяла, просто спустилась на дно канала. Прошла мимо яхты и зашагала дальше.

– Маргерита? – окликнула ее Лу.

Та не ответила.

– Ты куда?

Тогда Маргерита повернулась и посмотрела на меня.

– К морю. Я иду к морю.

И она опять поплелась по каналу. Спина ее между бетонными стенами канала казалась особенно худенькой. Но голову Маргерита держала высоко.

Она чуть пошатывалась.

Из-под ног в воздух поднимались клубы засохшего ила.

Вскоре она скроется из виду и пыль уляжется.

Вот только чемодан ее по-прежнему стоял на берегу. Чемодан, последнее, что у нее осталось.

Я схватил его и бросился за ней.

Она обернулась и вопросительно посмотрела на меня. В глазах мелькнул едва заметный отсвет надежды.

– Держи, – сказал я.

Надежда угасла.

– Зачем он мне?

Тем не менее она взялась за ручку чемодана и потащила его за собой.

Колесики зарывались в пересохшее дно, но Маргерита все равно тянула чемодан, поднимая в воздух еще больше пыли.

Ну и ладно, я же в последний раз ее вижу, думал я. В последний раз вижу ее, спину, канал, пыль, чемодан. Шорох колесиков по высохшему илу – последний ее звук. Вот так она выглядит, когда уходит. И этот звук еще, а больше ничего. Ни слов, ни криков, ни плача.

Но я забыл про Лу. А она уже рядом, спустилась с яхты так, что я и не заметил, и видит она то же, что и я.

И воздух наполнился ее звуками, ее словами, ее криками и плачем. Снова она вопила и билась у меня на руках, снова не желала соглашаться с моим решением. И на сей раз ее было не остановить.

– Не уходи, Маргерита! Папа, пускай она не уходит! Она должна остаться с нами!

Во мне все замерло – и все вновь ожило. Я наконец-то послушал собственного ребенка.

И побежал. К клубам пыли впереди. К чемодану. К Маргерите.

Сигне

Я пошла на корму приготовить швартовы, но уселась на палубу и прислушалась: здесь, далеко от моря, такая тишина, я и не знала, что такая бывает, подо мной беззвучно стелется канал, ветра нет, старые деревья опустили в воду неподвижные листья, и ни птиц, ни насекомых тут тоже не слышно.

Ощущение запертости, зажатости, но не из-за шлюзов, тут вся природа такая: подчиненный человеку канал, высаженные по прямым линиям деревья, плоские сельскохозяйственные угодья вокруг узкой полоски воды. Это ощущение не исчезало, даже когда канал шел через лес, как будто лес здесь тоже подчиняется человеку. Трусливая, беззубая природа, скучнейшая, прирученная. Подумать только – променять горы с их разломами, суровостью, захватывающими дух перепадами на это?

Я встала, взялась за швартовочный трос и быстро размотала его. Я сейчас рядом с Тембо и уже сегодня найду дом Магнуса, найду его самого.

Сегодня я брошу ему в лицо лед.

Вот последний лед, скажу я, все, что осталось. Разобьешь на кубики и в бокал себе бросишь.

Магнус будет изумленно таращиться на лед.

Все остальное, как тебе наверняка донесли, я выкинула в море, добавлю я, и он растаял. Ну и пускай, правда? Тебе же главное, чтобы он растаял, какая разница где. Нет, спрашивать я не стану, я это заявлю.

Может, из дома и Трине выйдет и замрет вроде как удивленно, но на самом деле со свойственным ей равнодушием.

В руках у них будет по бокалу вина, я брошу туда пару кубиков льда и, возможно, скажу: вековой лед. А все остальное брошу на землю, и если у него гостят внуки, то они тоже выбегут на улицу… Впрочем, пошли они в задницу, внукам все равно