Яд для королевы - Жюльетта Бенцони

Откуда она об этом узнала? Сумела подслушать у дверей? Или Людовик доверился ей вопреки всем советам Лувуа? И хотя внешне все осталось по-прежнему, и образ жизни мадам де Монтеспан ни в чем не изменился, влияние бывшей гувернантки на короля росло день ото дня. Один придворный, заметив, как изменились пристрастия короля, остроумно заметил: «Мадам де Ментенон правильнее называть мадам Мойчас».

Новую звезду, взошедшую на королевском небосклоне, уже окружило облако придворных.

* * *

Ранним утром, когда закончился бал и Версаль наконец заснул, предоставив возможность слугам отмывать и отчищать себя, чтобы, проснувшись, вновь послужить для веселых развлечений, Лувуа и де ла Рейни, запершись в кабинете, отведенном для министров, обсуждали меры, благодаря которым будет выполнено распоряжение короля... А король распорядился, чтобы ни одно из взрывоопасных показаний, привезенных главой полиции, не просочилось через закрытые двери суда. Значит, следовало прекратить допросы лиц, откровенно желавших гибели определенной дамы. Казнить в ближайшее время можно было только одну Филястр, которой суд на днях вынес приговор. Она сильно ослабела от пыток и опасаться, что будет выкрикивать свои обвинения на площади, не стоило. Если же она откажется от своих обвинений, то ее избавят и от костра[58]. Что касается дочери Вуазен, Гибура, Лезажа и других обвиняемых, то их будут держать под замком до тех пор, пока не будут получены особые распоряжения относительно их судеб. Что, судя по всему, произойдет весьма не скоро, так как суд в ближайшее время прекратит свои расследования и будет ждать новых распоряжений короля. Охота на ведьм и колдунов временно прекратится. Последнее решение было вызвано сугубо практическими соображениями: под арестом уже находилось около ста пятидесяти человек, и тюрьмы были переполнены.

Людовик не поверил самым серьезным обвинениям — попытке его отравить. В этом с ним были совершенно согласны и де ла Рейни, и Лувуа, так как подобное действие не имело ни малейшего смысла; проведение черных месс также не вызвало доверия Его величества, хотя по этому поводу у де ла Рейни было особое мнение. Кроме того, король не желал, чтобы хотя бы тень подобных обвинений пала на мать его детей. По его мнению, это был бы непростительный и неприличный скандал, который неминуемо запятнал бы трон.

Де ла Рейни из Версаля поехал домой, чтобы немного освежиться, переодеться и поесть, а потом уж отправился в Шатле — там его ждал Альбан, как всегда подтянутый и одетый с иголочки.

— Можно подумать, что ты так и сидел здесь со вчерашнего дня, — улыбнулся де ла Рейни своему помощнику.

— Нет, я был дома и даже пытался выспаться, но сон не пожелал навестить меня. А вы, я вижу, тоже совсем не спали...

— Да, не пришлось. Я не умею спать в карете. А ночью...

— У вас было свидание с королем?

— И даже с месье Лувуа. Оба согласились в том, что имя вышеозначенной особы не должно произноситься ни при каких обстоятельствах и никоим образом не может быть связано с тем, о чем мы с тобой знаем.

— В этом я не сомневался. И что мы будем делать дальше?

— Да практически ничего. Сожжем на костре Филястр, которую Гийом предварительно задушит, и на этом все закончим.

— Что вы имеете в виду?

— Что арестовывать мы больше никого не будем, что Мовуазен, Гибур и остальная братия останутся сидеть в тюрьме под строжайшим надзором, а все судьи смогут в ближайшее время отдохнуть.— Что же, Суд ревностных будет распущен?

— Пока нет. Но заседания будут отложены на неопределенное время. Какое — никто не знает.

— Могу я уточнить, правильно ли я вас понял? Мы получили распоряжение больше не арестовывать ни одного обвиняемого, какие бы ни были против него улики?

— Так и есть. Именно такой приказ мы получили.

— Черт! Черт! И еще сто тысяч чертей!

Альбана, судя по всему, этот приказ привел в ярость. Он стукнул кулаком себя по левой ладони и принялся ходить взад и вперед по истертым плиткам пола, стуча по ним каблуками. Де ла Рейни какое-то время следил за ним, потом уселся в кресло перед столом, заваленным папками, протер утомленные глаза и спросил со вздохом:

— С чего это ты так огорчился, мой друг? Уже наметил очередную жертву?

— Можете считать, что так! Я рассчитывал посадить сегодня под замок баронессу де Фонтенак!

— Мать мадемуазель...

— Именно! Вчера вечером, когда вы галопом понеслись в Версаль, ко мне в дом пришла одна пожилая женщина...

— На улицу Ботрей?

— У меня нет дома на другой улице. А что тут удивительного? Все знают, где я живу. Она сначала побывала здесь, и ее отправили ко мне, на улицу Ботрей.

— И что такого срочного она хотела тебе сообщить?

— Да ничего безотлагательного. Но из ее рассказа стало очевидно, что подозрения покойной мадам де Брекур совсем не беспочвенны: ее невестка отравила своего супруга.

— Святые угодники!

Де ла Рейни в один миг стряхнул с себя сонливость, вскочил с кресла, оперся руками о свои папки и вытянул шею, приблизив свое лицо к лицу молодого человека.

— У нее были доказательства?

— Конечно, нет. В первую очередь она хочет, чтобы ей обеспечили безопасность и дали хоть какую-то возможность поддерживать свое существование. Мадам де Фонтенак выставила ее на улицу с узелком тряпья и без единой монеты в кармане.

— И как же ты поступил?

— Оставил ее у себя. Другого выхода у меня не было, она дошла до крайней степени истощения. Вообразите, она шла из Сен-Жермена пешком, и за все это время съела два яблока-падалицы. Согласитесь, нелегкое испытание, тем более когда тебе далеко не двадцать лет.

— Ты хочешь сказать... Она у тебя ночевала? А не сошел ли ты, случайно, с ума?

— С какой это стати? Ей лет шестьдесят, а то и больше, а весит она меньше мышки и на ногах держится только велением Святого Духа. Как я мог отправить ее обратно в темноту, на улицу, когда у меня в доме места хоть отбавляй. Вы же знаете, что я живу в доме, доставшемся мне от дядюшки-прокурора, один-одинешенек после того, как умер Эзеб, его слуга, такой же древний, как дядюшка.

Де ла Рейни подошел к сундуку, на который положил свою шляпу, когда вошел в кабинет, взял ее и надел.

— Мне кажется, настала пора познакомиться с твоим домом, — сказал он. — Кстати, скажи мне, как зовут твою протеже?

— Леони де Куртиль де Шавиньоль!

— Ну и ну! Если денег у нее маловато, то знатности в избытке. А что она делала в семействе де Фонтенак?