Яд для королевы - Жюльетта Бенцони

— Зарабатывала себе на пропитание. Барон Юбер пригласил ее к себе в дом из сочувствия к ее бедственному положению через год или два после женитьбы. Мадам де Фонтенак не из тех, кто бросает деньги на ветер, если только речь не идет о ее собственных удовольствиях, поэтому она нашла для мадемуазель Леони дело и поручила ей отвечать за столовое и постельное белье. После того как Шарлотта перестала нуждаться в кормилице, ее отдали на попечение мадемуазель Леони, и она занималась ею до самой смерти месье Юбера, потому что сразу после этого Шарлотту отправили в монастырь. Потом она помогала по хозяйству: делала то одно, то другое, но заболела, и после болезни добрая баронесса решила, что старушка обходится ей слишком дорого, и выставила ее на улицу, как выставляют за порог пару изношенных башмаков. Со стороны баронессы такой поступок был величайшей глупостью. Она не знала, что у старушки, которую она ни в грош не ставила, есть возможность ее погубить.

Де ла Рейни, хоть и не спал всю ночь и его путешествие в Версаль было очень и очень нелегким, вновь уселся вместе с Альбаном в карету и спустя четверть часа был уже на улице Ботрей. Альбан жил в одном из домов, что были построены на обломках сказочного дворца финансиста Замета[59]и выглядели весьма скромно по сравнению с красовавшимся здесь когда-то великолепным зданием.

Покойный прокурор был человеком скупым, хоть и любил удобства. Возле дома был двор и сад, но сам дом был более чем скромным: на первом этаже — одна большая комната, которая соседствовала с кухней, на втором — две спальни, с одного бока — каретный сарай, с другого — конюшня, наверху — мансарда. Холостяк довольствовался обществом одного-единственного слуги, и ничего большего для себя не желал. У Альбана не было необходимости и в слуге, и он договорился с женой консьержа из особняка принца де Монако, который располагался всего в нескольких шагах по улице Лион-Сен-Поль, чтобы она приходила наводить в его доме порядок. Она согласилась на это за весьма скромное вознаграждение.

Учитывая ранний утренний час и усталость старушки от вчерашнего долгого пути, Альбан не сомневался, что она еще крепко спит, однако нашел ее на ногах и к тому же занятой хлопотами по хозяйству. Распахнув все окна настежь, обвязав голову косынкой и надев поверх платья передник, она подметала комнату на нижнем этаже.

— Стараюсь быть вам полезной, — сказала она с улыбкой, — другой возможности выразить свою благодарность за гостеприимство у меня нет.

В этих простых словах было столько чувства собственного достоинства, что старая женщина казалась чуть ли не величественной. Невысокой Леони де Шавиньоль прибавляли роста прямая спина и высоко поднятый подбородок. Лицо у нее было круглое, с живыми черными глазами, и его ничуть не портили лучистые морщинки и седина пышных, аккуратно причесанных волос, сейчас прикрытых косынкой.

— Не стоило вам сразу же браться за метлу, — сочувственно попенял ей Альбан. — А теперь позвольте познакомить вас с месье де ла Рейни, которого вы так хотели увидеть.

Мадемуазель Леони вмиг избавилась от наряда горничной и сделала легкий реверанс:

— Я бесконечно признательна главе королевской полиции за то, что он пожелал меня выслушать. Как вам, очевидно, уже сообщил месье Делаланд, я располагаю сведениями, которые позволят вам призвать к ответу Марию-Жанну де Фонтенак и передать решение ее участи в руки судей. Из совершенно достоверных источников мне стало известно о том, что она шесть лет назад с помощью своего любовника отравила мужа. Де ла Рейни сурово нахмурился.

— Если у вас есть улики и доказательства, то передайте их мне.

— Они есть, но сейчас я ими не располагаю. Меня выставили за дверь так неожиданно, что у меня не было никакой возможности отправиться за ними и взять их с собой. Вам нужно самим съездить в Сен-Жермен и...

— Я прерву вас, глубокоуважаемая мадемуазель Леони. Я не имею права совершать обыски на основании полученного доноса.

— Но... Разве на протяжении этого года вы действовали иначе?

— Уточняю: в настоящее время я больше не имею такого права. Вот уже несколько часов, как работа нашего особого суда прервана и все аресты прекращены. Однако совершенно очевидно, что в случае, если я получаю неопровержимые доказательства... Скажите же мне, действительно ли у вас есть такие доказательства и что именно они собой представляют.

— Это пакет с порошком и записка от некоего Ванена, с которым, судя по всему, Мария-Жанна находилась в прекрасных отношениях. Каким образом Юберу давали этот порошок, я не знаю. У него не хватило времени мне об этом сказать.

Услышав имя Ванена, одного из главных обвиняемых, Альбан вздрогнул и многозначительно посмотрел на своего начальника.

— Откуда вы узнали о существовании пакета и записки?

— Я сидела у постели умирающего Юбера, когда у него началась агония. Вдруг он протянул мне руку. Я взяла ее, и тогда он шепотом, едва слышно, выдохнул: «Я умираю... от яда... доказательство... Клио... в моем кабинете... сбоку». Тут у него началась рвота с кровью, и я позвала на помощь...

— Клио? — недоуменно переспросил де ла Рейни.

— В рабочем кабинете, который служил Юберу и библиотекой, на деревянных панелях, разделяющих книжные шкафы, были изображения девяти муз. После его смерти я, воспользовавшись суетой, которой был охвачен весь дом, отправилась в кабинет и не без труда нашла за панелью с изображением Клио, музы истории, тайник Я читала записку, когда в кабинет вошла Мария-Жанна, и я едва успела все убрать обратно и сделать вид, будто вытираю пыль. Мне было сказано, чтобы я не смела больше входить в кабинет, и в самом деле больше такой возможности мне не представилось.

— Но если месье де Фонтенак знал, что умирает от яда, почему он позволил себя отравить, вот чего я не могу понять, — принялся вслух размышлять Альбан.

— Он был уже очень серьезно болен. После того, как он понял причину болезни, он какое-то время чувствовал себя лучше. Очевидно, стал осторожнее, но Мария-Жанна достала еще какое-то снадобье, и все закончилось очень быстро...

— Неужели он ни слова не сказал своей жене, которая подсыпала ему яд? Невероятно, — вздохнул де ла Рейни. — Вы можете найти этому объяснение? — обратился он к Леони.

— Нет. Иной раз очень трудно понять человеческое сердце. Юбер всегда был сложным человеком, и потом, как мне кажется, он очень любил Марию-Жанну. А может быть, у него уже не было сил, чтобы обвинить ее публично. Я, к сожалению, не могла больше проникнуть в эту комнату, потому что она стала любимой комнатой вдовы, и она там прочно обосновалась. Именно поэтому я хотела просить вас поехать со мной в Сен-Жермен и забрать находящуюся в доме улику. Мне совершенно неважно, что она будет знать, кто на нее донес.

— К несчастью, с сегодняшнего дня я больше не имею такого права. А почему вы не сообщили нам об этом раньше? Почему пришли только тогда, когда вас выгнали на улицу?