Информация - Мартин Эмис

— Ничего, — ответил тот. — А чего ты ждал? Я хотел потолковать с ней об оральном сексе, а она просто хотела поговорить об «Амелиоре». Это ее «библия». Похоже, многие из молодых прониклись книгой. Хочется верить, что она внушает им надежду.

— J'adoube,[7]— сказал Ричард, обнюхивая кончики пальцев.

— Знаешь, ее даже включили в учебную программу. И не только в Америке, где этого можно было бы ожидать. А здесь — в этой затхлой старой Англии!

— Мат в три хода, — сказал Ричард. — Нет, в два.

Гэл Апланальп не звонила.

Дважды в день этот долбаный английский придурок с ревом проносится по Кэлчок-стрит в своей немецкой машине на скорости шестьдесят миль в час. Это похоже на низко летящий самолет — такое может привидеться только под кайфом…

Ричард никак не мог понять этого ублюдка. Куда он так спешит? Неужели он думает, что кто-то где-то ждет его хотя бы секундой раньше, чем он и так там окажется.

Как-то так всегда получалось, что, когда по ней проносилась эта немецкая машина, Ричард оказывался на улице: он стоял, застыв от отвращения, а его проклятия заглушало и сдувало проносившимся мимо ураганом. Тупая непробиваемая скотина. Белая рубашка, ослабленный узел галстука и темно-синий пиджак на крючке сзади.

— Ну, что за ублюдок? — всегда громко вопрошал Ричард. — Гоняет по моей улице со скоростью сто километров в час — хочет задавить моих детей.

Ричард позвонил Деми.

— У меня все нормально, — сказала она. — Как ты?

— Терпимо, — ответил он.

Иногда Ричард отвечал в таком духе. Его фингал перестал быть беспросветно черным. Теперь веко отливало фиолетовым, а глазная впадина приобрела веселенький, можно даже сказать, жизнерадостный желтоватый оттенок.

— Деми, я сейчас пишу большой очерк о Гвине. Это означает, что нам придется пообщаться. Скажем, пообедать вместе. А может, совершить небольшой круиз.

— Я готова. А что ты?.. Как ты?..

— Что я хочу узнать? Как обычно, я полагаю. Что заставило принцессу увлечься мрачным маленьким валлийцем?

— И что же?

— Не знаю.

— Значит, ты хочешь?..

— Деталей и подробностей.

Деми назвала ему дату в середине января и сказала:

— В конце недели я еду домой. Так что можешь приехать в пятницу или в субботу. Переночуешь. Никаких формальностей. Будут только члены семьи.

— А Гвин будет?

— Нет. У него какие-то дела с Себби.

— Отлично, Деми.

Теперь Джина больше не смотрела на Ричарда как на безумного. Теперь Джина смотрела на Ричарда как на больного. А как же он смотрел на нее? Он наблюдал, как, стоя у плиты, Джина жарит ему отбивную. Ее хрупкая фигурка, изгиб открытой шеи… Кто-нибудь, кто не очень хорошо знал Джину, мог бы подумать, что этим оттенком запекшейся крови ее волосы обязаны листьям и молодым побегам тропического кустарника, обычно называемого хной. Но при одном лишь упоминании о хне Джина хмурилась и никогда ею не пользовалась. Ричард мог бы выступить ее свидетелем: ей не было в этом никакой необходимости. А как он когда-то зарывался лицом в эту улику, эту достоверную информацию, как смотрел на нее, воображая себя в пробковом шлеме — автором самоубийственных путевых заметок (медленный водопад, темные изогнутые стебли виноградной лозы); эта неподдельная каштановость в слюне его любви. Но это уже было в прошлом. Теперь секс для него был повсюду и нигде.

Он рассказал Джине о приглашении Деми.

— Прекрасно, — ответила Джина. — Я могу съездить к маме. А о чем ты собираешься писать в своем очерке? О том, как ты его ненавидишь?

Ричард поднял на нее глаза. Он считал, что об этом никто не знает.

— Я не ненавижу его.

— А я ненавижу. А ты просто думаешь, что его романы — дерьмо. Ты это собираешься написать?

— По правде говоря, не знаю, как я мог бы это сделать. Все подумают, что это из зависти.

— А что слышно от Гэл?

— Ничего нового.

— …Нам надо поговорить.

— Я знаю.

— И не откладывая надолго. — Овальное лицо Джины низко склонилось над миской с кашей. Она из провинции, а там все хорошо: мешки с пшеницей, светло-золотистый яблочный сидр. — Как нам быть на Рождество? Надеюсь, Лизетта сможет помочь. И это должно быть немного дешевле, ведь ей не надо будет прогуливать школу. Тебе нужно отдохнуть.

— Ну, отдохнуть — не совсем то слово. Я собираюсь работать.

— Но все же ты сможешь сменить обстановку, — сказала Джина. — А это и есть отдых.

Один парень на свой сорок первый день рождения купил себе спортивный автомобиль и, сидя за баранкой, с ревом преодолел кризис среднего возраста.

Другой после смерти матери занялся разведением роз.

Кто-то, после того как его брак развалился, отправился путешествовать: сначала — в Израиль, а потом — в Африку.

Все они страдали. Страдания эти были посланниками смерти.

Некто, кого мучили механические шумы в ухе, прикрепил к ботинку зеркальце и подолгу стоял в местах, где толпились женщины.

А другой, зачесывавший себе волосы наверх от правого уха, вообще отрекся от любви женщин и стал искать любви мужчин.

Еще один (он еще мог различать проезжающие мимо автобусы) начал отвечать на предложения, которые оставляют на карточках в телефонных будках на углу.

Все они сравнивали то, что с ними было, с тем, что будет.

Один стал воздерживаться от употребления мяса, рыбы, яиц и плодов, пока они сами не упадут на землю.

А другой растолстел, и ему стали сниться сны о том, что он не лезет ни в одну дверь.

Еще один купил электрическую соковыжималку и стал бояться электричества.

И все они видели то, что осталось позади. Если бы они заглянули в будущее, то смогли бы увидеть и то, что лежит впереди. Но они решили не смотреть. И все же в три часа ночи что-то будит их, шипя, словно магниевая вспышка старого фотоаппарата, и они пересматривают свою жизнь, выискивая в ней крупицу информации.

— Так что же, в конце концов, означает «назвать шефом»?

— Ну, если вы назвали его шефом. Короче, вы его оскорбили.

— А что такого обидного в слове «шеф»? Таксисты частенько говорят пассажирам «шеф». Не вижу ничего обидного.

— Я его спрашивал. Он не помнит. Единственное, что он знает, что если тебя назвали шефом, то это нехорошо.

— Да с какой стати мне было называть его шефом? Зачем мне это надо? С чего бы это я вдруг стал называть его шефом?