Братья Карамазовы - Федор Достоевский

Алеша хотел было обнять его, до того он был доволен. Но,взглянув на него, он вдруг остановился: тот стоял, вытянув шею, вытянув губы, сисступленным и побледневшим лицом и что-то шептал губами, как будто желаячто-то выговорить; звуков не было, а он все шептал губами, было как-то странно.

– Чего вы! – вздрогнул вдруг отчего-то Алеша.

– Алексей Федорович… я… вы… – бормотал и срывалсяштабс-капитан, странно и дико смотря на него в упор с видом решившегосяполететь с горы, и в то же время губами как бы и улыбаясь, – я-с… вы-с… А нехотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! – вдруг прошептал он быстрым,твердым шепотом, речь уже не срывалась более.

– Какой фокусик?

– Фокусик, фокус-покус такой, – все шептал штабс-капитан;рот его скривился на левую сторону, левый глаз прищурился, он, не отрываясь,все смотрел на Алешу, точно приковался к нему.

– Да что с вами, какой фокус? – прокричал тот уж совсем виспуге.

– А вот какой, глядите! – взвизгнул вдруг штабс-капитан.

И, показав ему обе радужные кредитки, которые все время, впродолжение всего разговора, держал обе вместе за уголок большим и указательнымпальцами правой руки, он вдруг с каким-то остервенением схватил их, смял икрепко зажал в кулаке правой руки.

– Видели-с, видели-с! – взвизгнул он Алеше, бледный иисступленный, и вдруг, подняв вверх кулак, со всего размаху бросил обе смятыекредитки на песок, – видели-с? – взвизгнул он опять, показывая на них пальцем,– ну так вот же-с!..

И вдруг, подняв правую ногу, он с дикою злобой бросился ихтоптать каблуком, восклицая и задыхаясь с каждым ударом ноги.

– Вот ваши деньги-с! Вот ваши деньги-с! Вот ваши деньги-с!Вот ваши деньги-с! – Вдруг он отскочил назад и выпрямился пред Алешей. Весь видего изобразил собой неизъяснимую гордость.

– Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей непродает-с! – вскричал он, простирая на воздух руку. Затем быстро повернулся ибросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять,вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последнийуже раз обернулся, на этот раз без искривленного смеха в лице, а напротив, всеоно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркойпрокричал он:

– А что ж бы я моему мальчику-то сказал, если б у вас деньгиза позор наш взял? – и, проговорив это, бросился бежать, на сей раз уже необорачиваясь. Алеша глядел ему вслед с невыразимою грустью. О, он понимал, чтотот до самого последнего мгновения сам не знал, что скомкает и швырнеткредитки. Бежавший ни разу не обернулся, так и знал Алеша, что не обернется.Преследовать и звать его он не захотел, он знал почему. Когда же тот исчез извиду, Алеша поднял обе кредитки. Они были лишь очень смяты, сплюснуты и вдавленыв песок, но совершенно целы и даже захрустели, как новенькие, когда Алешаразвертывал их и разглаживал. Разгладив, он сложил их, сунул в карман и пошел кКатерине Ивановне докладывать об успехе ее поручения.

Госпожа Хохлакова опять встретила Алешу первая. Онаторопилась: случилось нечто важное: истерика Катерины Ивановны кончиласьобмороком, затем наступила «ужасная, страшная слабость, она легла, завела глазаи стала бредить. Теперь жар, послали за Герценштубе, послали за тетками. Теткиуж здесь, а Герценштубе еще нет. Все сидят в ее комнате и ждут. Что-то будет, аона без памяти. А ну если горячка!»

Восклицая это, госпожа Хохлакова имела вид серьезноиспуганный: «Это уж серьезно, серьезно!» – прибавляла она к каждому слову, какбудто все, что случалось с ней прежде, было несерьезно. Алеша выслушал ее сгорестью; начал было излагать ей и свои приключения, но она его с первых жеслов прервала: ей было некогда, она просила посидеть у Lise и у Lise подождатьее.

– Lise, милейший Алексей Федорович, – зашептала она почти наухо, – Lise меня странно удивила сейчас, но и умилила, а потому сердце мое ейвсе прощает. Представьте, только что вы ушли, она вдруг искренно сталараскаиваться, что над вами будто бы смеялась вчера и сегодня. Но ведь она несмеялась, она лишь шутила. Но так серьезно раскаивалась, почти до слез, так чтоя удивилась. Никогда она прежде серьезно не раскаивалась, когда надо мноюсмеялась, а все в шутку. А вы знаете, она поминутно надо мною смеется. А воттеперь она серьезно, теперь пошло все серьезно. Она чрезвычайно ценит вашемнение, Алексей Федорович, и если можете, то не обижайтесь на нее и не имейтепретензии. Я сама только и делаю, что щажу ее, потому что она такая умненькая –верите ли вы? Она говорила сейчас, что вы были другом ее детства, – «самымсерьезным другом моего детства», – представьте себе это, самым серьезным, ая-то? У ней на этот счет чрезвычайно серьезные чувства и даже воспоминания, аглавное, эти фразы и словечки, самые неожиданные эти словечки, так что никак неожидаешь, а вдруг оно и выскочит. Вот недавно о сосне, например: стояла у нас всаду в ее первом детстве сосна, может и теперь стоит, так что нечего говорить впрошедшем времени. Сосны не люди, они долго не изменяются, Алексей Федорович.«Мама, говорит, я помню эту сосну, как со сна», – то есть «сосну, как со сна» –это как-то она иначе выразилась, потому что тут путаница, «сосна» слово глупое,но только она мне наговорила по этому поводу что-то такое оригинальное, что я решительноне возьмусь передать. Да и все забыла. Ну, до свиданья, я очень потрясена и,наверно, с ума схожу. Ах, Алексей Федорович, я два раза в жизни с ума сходила,и меня лечили. Ступайте к Lise. Ободрите ее, как вы всегда прелестно этосумеете сделать. Lise, – крикнула она, подходя к ее двери, – вот я привела ктебе столь оскорбленного тобою Алексея Федоровича, и он нисколько не сердится,уверяю тебя, напротив, удивляется, как ты могла подумать!

– Mersi, maman; войдите, Алексей Федорович.

Алеша вошел. Lise смотрела как-то сконфуженно и вдруг всяпокраснела. Она видимо чего-то стыдилась и, как всегда при этом бывает,быстро-быстро заговорила совсем о постороннем, точно этим только постороннимона и интересовалась в эту минуту.

– Мама мне вдруг передала сейчас, Алексей Федорович, всюисторию об этих двухстах рублях и об этом вам поручении… к этому бедномуофицеру… и рассказала всю эту ужасную историю, как его обидели, и, знаете, хотьмама рассказывает очень нетолково… она все перескакивает… но я слушала иплакала. Что же, как же, отдали вы эти деньги, и как же теперь этотнесчастный?..

– То-то и есть, что не отдал, и тут целая история, – ответилАлеша, с своей стороны как бы именно более всего озабоченный тем, что деньги неотдал, а между тем Lise отлично заметила, что и он смотрит в сторону и тожевидимо старается говорить о постороннем. Алеша присел к столу и сталрассказывать, но с первых же слов он совершенно перестал конфузиться и увлек, всвою очередь, Lise. Он говорил под влиянием сильного чувства и недавнегочрезвычайного впечатления, и рассказать ему удалось хорошо и обстоятельно. Он ипрежде, еще в Москве, еще в детстве Lise, любил приходить к ней и рассказыватьто из случившегося с ним сейчас, то из прочитанного, то вспоминать из прожитогоим детства. Иногда даже оба мечтали вместе и сочиняли целые повести вдвоем, нобольшею частью веселые и смешные. Теперь они оба как бы вдруг перенеслись впрежнее московское время, года два назад. Lise была чрезвычайно растрогана егорассказом. Алеша с горячим чувством сумел нарисовать перед ней образ«Илюшечки». Когда же кончил во всей подробности сцену о том, как тот несчастныйчеловек топтал деньги, то Lise всплеснула руками и вскричала в неудержимомчувстве: