В.Н.Л. Вера. Надежда. Любовь - Сергей Вавилов

– Ты хотел спросить, что будет дальше? – мы практически касались лбами.

Я согласно покивал головой.

– Я не знаю… – ответила. – Ведь мир многогранен. Так?

– Я, например, влюбился в чужую жену… – произнёс я осторожно и зажмурился. Произнёс признание, наверное, первый раз в жизни! Семнадцатилетние сопли не в счёт.

– Серёш, – она благодарно сжала мою ладонь, – не говори о любви. Ладно? Пока хотя бы…

Слова её были по-своему мудры. Любовь подразумевает под собой ещё и ответственность…

– Пора одеваться, – грустно сказала она и прижалась ко мне ещё крепче.

– Олька! – я обнял её крепко-крепко и не смог сказать того, что чувствовал.

Обратно мы брели, взявшись за руки. И чем дальше отходили от того заповедного места, что показала мне она, тем сильнее сжимал я руку, чтобы не отпустить Олю от себя. В мире, в котором кроме тебя есть ещё масса народу, удержать любимую куда сложнее…

Мы расстались в метро. Провожать её не стоило. Мало ли удивительных и ненужных встреч подсовывает нам судьба.

– Ты позвонишь мне завтра? Я буду ждать.

– Конечно. А когда приезжает Артём?

– Четвёртого…

– А завтра… – во мне промелькнула робкая надежда.

– Завтра я с Венькой…

Ах да! Я опять забыл про то, что у неё есть сын!

Я медленно шёл по своей улице. Идти домой не хотелось. Потому что дом с появлением Паши перестал быть мне домом, логовом – да. Хотя в логове звери зализывают, а не бередят полученные раны.

Теперь у меня была актриса. Но жизнь моя не сделалась слаще – напротив, долги и отсутствие человеческого жилья превратили роман с актрисой в мелодраму с отсутствием перспектив.

Как бы я хотел, чтобы какой-нибудь злополучный трамвай переехал Артёма, гуляющего с ребёнком. От мысли этой мне вдруг сделалось гадко, но при этом мысль никуда не девалась. Эта единственная мысль, в которой я видел – о ужас! – надежду.

Подходя, я поглядел на своё окно. Свет горел, а значит, меня ожидал тесный остаток вечера с Пашей под боком.

Что ж! Мир многогранен!

А в последующие дни стало только хуже. Я вдруг начал казнить себя за несостоятельность. Я чувствовал себя воздушным шариком, в котором проделали дырочку, и из дырочки утекает воздух, дающий шару упругость.

Мне везде мерещилась Оля, и все остальные дела вызывали во мне в лучшем случае равнодушие.

Она звонила мне пару раз, но что можно сказать женщине по телефону, после того как пережил с ней один из лучших дней… Беспечной же болтовни не получалось. Мне надо было видеть, чувствовать её – телефонное оцепенение было вообще ни к чему. Мне были неинтересны последние её новости, чужды заботы… Мне хотелось вечного Кавголова.

После злополучного инцидента на работе я вообще прекратил разговаривать с Владом. Хмуро получал свои газеты и в компании телеги двигался по своему маршруту.

В перерыве между праздниками я нашёл банкомат, чтобы снять свои краснодарские деньги. Не глядя на экран, привычно набрал код. Аккуратная семейная пара, живущая в моей краснодарской квартире, посылала деньги первого числа каждого месяца.

Денег не было! Это было странным! Может быть, по каким-то причинам, из-за праздников например, перевод денег задержался? Я бы не стал волноваться, если бы не знал аккуратность моих съёмщиков. Так или иначе – денег не было.

Вечером я набрал свой краснодарский номер. После долгих щелчков услышал гудки. Они кажутся особенно длинными тогда, когда не ожидаешь ответа. Ответа не было! Я положил трубку. В конце концов, семейная пара не должна сидеть возле телефона, ожидая моего звонка. Да и телефон матери Юрки – временного хозяина квартиры – у меня был. Я начал беспокоиться. Не за семейную пару, на них мне было плевать! Я начал беспокоиться за свои деньги! Дальше – через запятую: честь и совесть.

Набрал номер.

– Юру? – переспросил глухой женский голос. Мама?

– Юру, Юру! – заторопил её я.

– Юрочка…

В трубке что-то завозилось.

– Да!

– Юрка! Это Степнов…

– Ну слава богу! – чему-то обрадовался он. – Я тебе в М-ск не могу дозвониться…

Мои подозрения как-то нехорошо оправдывались.

– Я в Питере!

– Ого! А я-то думаю… В общем, я тебе весь апрель звонил – хотел сказать. Мы с Натальей разбежались…

Дальше я почти ничего не слышал. После этих слов всё стало понятно. И в первую очередь то, что я взял на себя непосильные обязательства. Деньги Артёма ушли Югину! Просить их обратно – ниже любого достоинства.

– Как приедешь – ключи у меня…

Я что-то вяло отвечал.

– Хорошо ты устроился, – напоследок заметил Юрка.

Тебе бы так!

Я чувствовал себя приговорённым к смерти. И самое главное – мне вдруг стало стыдно! Стыдно за мои литературные попытки, хотя сейчас я заменил бы их словом «потуги». Стоило ли тужиться не для того, чтобы родить живое, а только лишь чтобы исторгнуть из себя чужеродное. Распрощаться с глупыми, ой какими глупыми мечтами.

Я закурил, приоткрыв дверцу балкона. Паши, к счастью, не было. Только его мне сейчас не хватало для полного несчастья.

От стыда кожа под волосами горела. Не кожа – шапка! «Пиши, дурачок!» – вспомнил я Ольгину фразу.

– Ум-м, – замычал я, стесняясь этого и не обладая мужеством сдержаться. Закурил вторую.

– Думай… Думай! – бормотал себе я, ходил кругами по комнате, соря пеплом в растопырившие зелёные лапы помидоры. Если я задевал рукой один из листиков, помидорная ботва начинала покачиваться, как будто бы кивая…

На чёрный день у меня оставалась ещё гитара. Хотя говорят, что проще продать свою жену. Но жены не было, и мне не с чем было сравнивать. Паша что-то говорил насчет Эдика…

Паша вернулся поздно. Наши отношения, охлаждённые историей с Верой, так и оставались прохладными.

– Паша, – обратился я к нему, когда он только вернулся. Сел на кровать, поставил на пол пакет с какой-то снедью, – дай мне телефон Эдика!

Он холодно фыркнул:

– Что вдруг?

– Он хотел гитару?

– Ну хотел…

– Ну вот.

Он как-то недобро посмотрел на меня, встал. Взял со стола записнушку:

– Пиши…

Телефонный Эдик оказался ещё хуже Эдика живого.

– Я же карась… – сдержанно ответил он, когда я объяснил ему свой звонок.

Я не знал, как солгать ему, что это не так. Потом ответил:

– Я тебе просто предлагаю инструмент. Паша сказал, что ты хотел купить…