Ангелы Опустошения - Джек Керуак

– Что стряслось? – что я тут же понимаю либо как «стряслось с деньгами что приходится прыгать на поезд?» либо «стряслось с легавыми что надо прятаться с глаз подальше?» но сам лишь задорно ору не раздумывая

– Ага – О кей? – и стрелочник немедленно отвечает:

– Нормально

Затем когда большой состав медленно сворачивает на главную с еще более ослепительным сиянием я добавляю и ору

– Я его вот тут поймаю, – показать стрелочнику что я просто старый добрый разговорчивый простецкий паренек и не собираюсь взламывать двери товарных вагонов и проламывать стенки – Коди превратился в намертво молчащий комок забившийся в темное окно вагона, насколько я представляю себе прямо на полу —

Он говорил мне

– Джек обязательно дождись пока проедет вагонов двадцать потому что к чему тебе так близко к паровозу когда проедете по этим тоннелям в Маргарите ты можешь задохнуться от дизельных выхлопов, – но пока я жду чтобы проехало двадцать мне становится страшно поскольку скорость набирается, они громыхают быстрее, я выскакиваю из укрытия когда проходит шестой или седьмой и жду еще парочку, сердце колотится, несколько раз экспериментально постукиваю по проплывающим мимо поручням ночной стали (О Господь отцов наших что за холодное явление это явление вещей!) и наконец вскидываюсь, подбегаю, равняюсь с передней подножкой, хватаюсь за поручень, бегу вместе с ним, боюсь, дыша, и подтягиваюсь на площадку одним изящным легким какие-пустяки-как-сон-стряхнуть смехотворным рывком и вот уже я стою на своей платформе маша назад навсегда невидимому Коди где-то там, машу много раз чтоб он наверняка увидел что у меня получилось и я машу ему, и до свиданья Старина Коди…

– И все наши страхи были напрасны, сон, как и рек Господь – и вот так вот мы и умрем —

И всю ночь вниз по Побережью я пью виски и пою звездам, вспоминая предыдущие жизни когда был узником в темницах а теперь я на вольном воздухе – вниз, вниз, как было напророчено в моей Песни Опустошения, сквозь тоннели дыма, когда красную косынку к носу чтобы закрыться, вниз к Обиспо где вижу четких негров-бродяг на поезде рядом с моим спокойно курят сигареты в кабинах принайтовленных грузовиков и прямо у всех на виду! Бедный Коди! Бедный я! В ЛА, где, утром умывшись водой капающей с оттаивающих рефрижераторов и дотащившись до города, я наконец покупаю билет и становлюсь единственным пассажиром автобуса и когда мы выезжаем к Аризоне и моему пустынному сну там и к моей грядущей Мексике, неожиданно рядом возникает еще один автобус и я гляжу а там двадцать молодых парней сидят среди вооруженных охранников, по пути в тюрьму, тюремный автобус, и двое оборачиваются и видят меня и я лишь медленно поднимаю руку и медленно машу им в знак привета и отворачиваюсь когда они медленно улыбаются —

Пик Опустошения, чего еще тебе надо?

И теперь, после всего пережитого на вершине горы где я был один два месяца и меня не расспрашивало и не рассматривало ни единое человеческое существо, я начал полный поворот в своих чувствах касаемо жизни – Я теперь хотел воспроизвести тот абсолютный мир в мире общества но тайно жаждал еще и некоторых удовольствий этого общества (таких как зрелища, секс, удобства, деликатесы и напитки), ничего подобного на горе – Я знал теперь что жизнь моя как художника есть поиск мира, но не только как художника – Как человека созерцаний а не слишком многих действий, в старом даосском китайском смысле «Делать Ничего» (By Вей) что является образом жизни который сам по себе прекраснее какого-либо другого, некое монашеское рвение посреди безумных тирад искателей действия этого или какого угодно иного «современного» мира —

Именно чтобы доказать что я способен «делать ничего» даже посреди самого буйного общества спустился я с горы штата Вашингтон в Сан-Франциско, как вы видели, где провел неделю в пьяных «караселях» (как Коди однажды выразился) с ангелами опустошения, поэтами и персонажами Сан-Францисского Ренессанса – Неделю и не более того, после которой (с большого бодуна и с некоторой опаской разумеется) я прыгнул на товарняк до ЛА и направился в Старый Мехико и к возобновлению своего уединения в городской лачуге.

Достаточно легко понять что как художнику мне нужно уединение и некая «недеятельная» философия что вообще-то позволяет мне весь день грезить и вырабатывать главы в забытых мечтаньях которые многие годы спустя появятся в форме рассказа – В этом отношении невозможно, поскольку невозможно всем быть художниками, рекомендовать мой образ жизни как философию подходящую всем остальным – В этом отношении я чудак, вроде Рембрандта – Рембрандт мог писать деловитых бюргеров когда те позировали ему после обеда, но в полночь, когда они спали чтобы отдохнуть перед работой еще одного дня, Старина Рембрандт у себя в мастерской накладывал легкие мазки тьмы на свои холсты – Бюргеры не рассчитывали что Рембрандт будет кем-то иным помимо художника и следовательно не стучались к нему в дверь среди ночи и не спрашивали: «Почему ты живешь вот так, Рембрандт? Почему ты сегодня ночью один? О чем твои сны?» Поэтому и не рассчитывали что Рембрандт обернется и скажет им: «Вы должны жить так как живу я, в философии уединения, другого способа нет».

Так вот таким же образом я взыскал мирного рода жизни посвященной созерцанию и тонкости оного, ради своего искусства (в моем случае прозы, сказок) (повествовательные конспекты того что я видел и того как я видел) но к тому же я взыскал этого как своего образа жизни, то есть чтобы видеть мир с точки зрения уединения и медитировать на мир не впутываясь в его деяния, которые теперь уже стали известны своим ужасом и мерзостью – Я хотел быть Человеком Дао, который наблюдает за облаками и пускай история неистовствует себе под ними (такое уже не дозволяется после Мао и Камю?) (вот денек будет) —

Но я никогда и не мечтал, и даже несмотря на собственную великую решимость, на свой опыт в искусствах уединенья, и на свободу своей нищеты – Я никогда и не мечтал что и меня охватит деяние мира – Я не считал возможным что – …

Ну что ж, продолжим с подробностями, кои и есть сама жизнь —

Сначала-то было нормально, после того как я увидал этот тюремный автобус на выезде из ЛА, даже когда фараоны задержали меня той же ночью в аризон-ской пустыне когда я шел по дороге под полной луной в 2 часа ночи собираясь расстелить свой спальник на песке за Тусоном – Выяснив что у меня хватит денег на гостиницу они пожелали узнать почему это я сплю в пустыне – Полиции ведь ничего не объяснишь, лекции не прочтешь – Я был выносливый сын солнца в те дни, всего лишь 165 фунтов, и мог идти много миль с полным мешком за спиной, и сам сворачивал сигареты, и знал как поудобнее прятаться в сухих руслах рек или даже как жить на одну мелочь – Ныне же, после всего кошмара моей литературной известности, целых ванн кира что промыли мне глотку, всех этих лет когда я скрывался дома от сотен просителей моего времени (камешки мне в окошко в полночь, «Выходи надеремся Джек, повсюду большие дикие попойки?») – ой – Когда круг сомкнулся на этом старом независимом ренегате, я стал походить на Буржуа, брюшко и всё прочее, что отражалось у меня на лице недоверием и изобилием (они идут рука об руку?) – Вот поэтому (почти что), если легавые останавливают меня на шоссе в 2 часа ночи, я чуть ли не ожидаю что они мне честь отдадут – Но в те дни, каких-то пять лет назад, я выглядел дико и грубо – Они обложили меня двумя патрульными машинами.