Ангелы Опустошения - Джек Керуак

В комнате Быка витало персидское ощущение, старого такого Гуру Восточного Министра Двора временно принимающего наркотики в отдаленном городе и ни на минуту не забывающего что он обречен его неизбежно отравит жена Короля, из-за чего-то старого непонятного и злого о чем он не скажет ничего кроме «Хм-м-м-м».

Когда старый Визирь ездил со мною в такси выезжая в центр к связникам доставлявшим ему морфий, он всегда садился рядом и его костлявые колени стукались о мои – Он ни разу даже руку мне на плечо не положил когда мы с ним бывали в комнате, даже чтоб подчеркнуть что-либо или заставить меня слушать, но на задних сиденьях такси он становился стебово сенильным (думаю чтоб наколоть таксистов) и позволял своим вместе-коленям опрокидываться на мои и даже обмякал на сиденье как старый ипподромный лишенец-игрок наваливаясь мне на локоть – Однако стоило нам выйти из такси и пойти по тротуару, как он шагал в шести или семи футах от меня, слегка отстав, как будто мы не вместе, это еще один его трюк чтоб обмануть наблюдателей в его стране изгнанья («Человек из Цинциннаты»,[90]говаривал он) – Таксист видит инвалида, уличная тусня видит старого хипстера который идет сам по себе.

Гэйнз был теперь сравнительно знаменитым персонажем который каждый день своей жизни в течение двадцати лет в Нью-Йорке крал по дорогому пальто и закладывал его за дурь, великий вор.

Рассказывал, «Когда я приехал в Мехико первый раз какая-то сволочь стибрила у меня часы – Я зашел в часовой магазин и начал жестикулировать одной рукой пока шарил (подцеплял) (выуживал) другой и вышел оттуда при часах, квиты! – Я был так зол что пошел на риск но парень так меня и не заметил – Я просто обязан был вернуть себе часы – Нет ничего гаже для старого вора» —

– Да уж подвиг украсть часы в Мексиканском Магазине! – сказал я.

– Хм-м-м-мм.

Потом он посылал меня на задания: в лавку на угол купить вареной ветчины, нарезанной на машинке похожим на грека хозяином который был типичнейшим мексиканским торгашом-скупердяем среднего класса но ему как бы нравился Старый Бык Гэйнз, он звал его «Сеньор Гар-ва» (почти как на санскрите) – Затем я должен был тащиться в «Сиэрз-Роубак» на улицу Инсургентов покупать ему еженедельную «Ньюз-Рипорт» и журнал «Тайм», которые он прочитывал от корки до корки в своем мягком кресле, улетев по морфию, иногда засыпая на середине фразы в Стиле Последнего Люса[91]но просыпаясь закончить его точно с того места где бросил, только чтобы заснуть снова на следующей же фразе, сидя и клюя носом пока я уносился мечтами в пространство в обществе этого отличного и тихого человека – В его комнате, изгнания, хоть и мрачной, как в монастыре.

Еще мне приходилось ходить в супер-меркадо[92]и покупать его любимые конфеты, шоколадные треугольники наполненные кремом, остуженные – Но когда требовалось сходить в прачечную он шел со мною лишь ради того чтобы подколоть старого работягу-китайца.

Обычно он говорил:

– Опий сегодня? – и изображал рукой трубку. – Тока не показывай где.

И маленький усохший китаец-опиекурильщик обычно отвечал:

– Не понимэ. Нет нет нет.

– Эти китайцы самые скрытные торчки в мире, – говорит Бык.

Мы садимся в такси и снова едем в центр, он слабо навалился на меня со слабой ухмылкой – Говорит

– Скажи водителю пусть тормозит возле каждой аптеки а сам выскакивай и покупай в каждой по трубочке кодеинетты, вот тебе пятьдесят песо. – Что мы и делаем. – Нет смысла палиться перед всеми этими аптекарями. Чтоб они потом настучали на тебя. – А по пути домой он обычно говорит таксисту чтоб тот остановился у «Сине» Такого-то и Такого-то, ближайшего кинотеатра, и идет лишний квартал пешком чтобы ни один таксист не узнал где он живет. – Когда я перехожу границу никто меня и не унюхает, потому что я пальцем жопу затыкаю.

Что за странное видение, старик переходящий пешком границу заткнув себе пальцем задницу?

– У меня есть резиновый палец которым врачи пользуются. Набиваю его дурью, засовываю – Никто не сможет меня унюхать потому что у меня жопа пальцем заткнута. Я всегда возвращаюсь через границу в другом городе, – добавляет он.

Когда мы приезжаем с прогулки в такси домовладелицы приветствуют его с уважением: «Сеньор Гарв-а! Си?[93]» Он отпирает свой висячий замок, открывает ключом дверь и впихивается к себе в комнату, которая сыра. Никакое количество чадного керосинового тепла не спасет.

– Джек, если б ты в самом деле хотел помочь старику ты бы поехал со мной на Западное Побережье Мексики и мы жили бы в шалаше и курили бы местный опий на солнышке и выращивали бы цыплят. Вот как я хочу окончить свои дни.

Его лицо худо, а белые волосы намочены и зализаны назад как у подростка. На нем лиловые шлепанцы когда он сидит в своем мягком кресле, торча по дури, и начинает перечитывать «Очерк истории цивилизации». Он целый день читает мне лекции на всевозможные темы. Когда мне подходит время удаляться в свою мазанку на крыше и писать он говорит

– Хм-мммм, еще рано, посидел бы еще немножко —

Снаружи за розовыми шторами город гудит и мурлычет ночью ча-ча-ча. А он тут бормочет себе:

– Орфизм вот тот предмет что тебя должен заинтересовать, Джек —

И я сижу так с ним вместе когда он задремывает на минутку мне ничего не остается только думать, и часто я думал так: «Ну кто на целом свете, считая себя в здравом уме, мог бы назвать этого нежного старикана злыднем – вор он там или не вор, а где вообще воры… которые могли бы сравниться… с вашими респектабельными повседневными делами… воры?»

Если не считать тех разов когда он был свирепо болен от недостатка своего лекарства и мне приходилось бегать с его поручениями по трущобам где такие его связники как Тристесса[94]или Черная Сволочь сидели за своими собственными розовыми шторами, я спокойно проводил время у себя на крыше, особенно радовался звездам, луне, прохладному воздуху там в трех этажах над музыкальной улицей. Я мог сидеть на краешке крыши и смотреть вниз и слушать ча-ча-ча из музыкальных автоматов в закусочных. У меня были мои маленькие вина, собственные меньшие наркотики (для возбуждения, для сна или для созерцания, и в чужом монастыре к тому же) – и когда день заканчивался и все прачки засыпали целая крыша оставалась мне одному. Я расхаживал по ней взад и вперед в своих мягких пустынных сапогах. Или заходил в хижину и заваривал еще котелок кофе или какао. И засыпал хорошо, и просыпался под яркое солнце. Я написал целый роман, закончил еще один и написал целую книжку стихов.